Где апельсины зреют

— Смотрю я, смотрю и надивиться не могу, что за дурацкія эти самыя лодки у нихъ. Право слово, дурацкія. Лодочникъ на дыбахъ стоитъ, одно весло у него, на носу лодки какой-то желзный топоръ. Ну, къ чему этотъ топоръ?

— Такая ужъ присяга у нихъ, ничего не подлаешь. У нашихъ яличниковъ сзади, на корм, на манеръ утюга вытянуто, а у нихъ въ Венеціи спереди, на носу на манеръ топора, отвчалъ Николай Ивановичъ.

Подошли съ дворцу Дожей. Глафира Семеновна остановилась и опять начала восторгаться имъ. Вмст съ мужемъ и Конуриномъ она обошла его кругомъ и поминутно восклицала:

— Ну, то есть точь въ точь, какъ на картинкахъ!

— Да что-жъ тутъ удивительнаго, что дворецъ точь въ точь какъ на картинкахъ? Вдь картинки-то съ него-же сняты, замтилъ Николай Ивановичъ, которому ужъ надоло осматриваніе дворца.

— Молчи! Что ты понимаешь! Ты вовсе ничего не понимаешь! накинулась на него жена, и продолжала восторгаться, спрашивая себя:- Но гд-же тутъ знаменитый мостъ Вздоховъ-то? Вдь онъ долженъ выходить изъ дворца Дожей. Неужели этотъ мостишка, на которомъ мы стоимъ, и есть мостъ Вздоховъ?

Они стояли на мостик ponte della Paglia, перекинутомъ черезъ маленькій каналъ.

— Мостъ Вздоховъ… Спросить разв кого-нибудь? бормотала Глафира Семеновна. — Какъ мостъ Вздоховъ-то по французски? Ахъ, да… Мостъ — понъ, вздохъ — супиръ…

— Супиръ — это, кажется, перстень. Перстенекъ… супирчикъ… замтилъ Николай Ивановичъ.

— Ахъ, Боже мой! Да отстань ты отъ меня пожалуйста съ своими невжествами! Я очень хорошо знаю, что вздохъ — супиръ. Понъ супиръ… Уе понъ супиръ, монсье?.. обратилась она къ проходившему молоденькому офицерику въ узкихъ лилово-срыхъ брюкахъ. Тотъ остановился.

— Pont des Soupirs… Ponte dei Sospire. Voilа, madame… произнесъ онъ и указалъ на виднвшійся вдали съ моста, на которомъ они стояли, другой мостъ въ вид крытаго перехода, соединяющій дворецъ Дожей съ другимъ древнимъ зданіемъ — тюрьмой.

— Селя? удивленно указала Глафира Семеновна на мостъ.

— Оuі, oui madame… C’est le pont des Soupirs… кивнулъ офицеръ, улыбнулся и пошелъ дале.

Глафира Семеновна забыла даже поблагодаритъ офицера за указаніе, до того она была поражена ничтожнымъ видомъ знаменитаго по стариннымъ романамъ моста Вздоховъ.

— И это мостъ Вздоховъ?! Тотъ мостъ, на которомъ происходилий вс эти зврства?! Ну, признаюсь, я его совсмъ иначе воображала! Да онъ вовсе и не страшенъ. Такъ себ маленькій мостишка. Николай Иванычъ! Видишь мостъ Вздоховъ-то?

— Вижу, вижу, матушка… звалъ мужъ. — Дйствительно на нашъ Николаевскій мостъ не похожъ и на Аничкинъ мостъ тоже не смахиваетъ.

— Да вы совсмъ дуракъ! огрызнулась Глафира Семеновна и прибавила: — Ахъ, какъ трудно быть въ компанію образованной женщин съ срымъ мужемъ!

— Да чмъ-же я сръ-то, позволь тебя спросить?

— Молчите…

Они пошли дале. Вотъ и обширная площадь Святаго Марка… Прямо передъ ними была знаменитая древняя башня часовъ съ бронзовыми двумя Вулканами, отбивающими часы молотами въ большой колоколъ, направо былъ соборъ Святаго Марка, поражающій и пестротою своей архитектуры и пестротою вншней отдлки.

— Скажи на милость, какая площадь-то! дивился Конуринъ. — Вдь вотъ и площадь здсь есть, а вы, Глафира Семеновна, говорили, что только одни каналы и каналы, а изъ воды дома и церкви торчатъ.

Глафира Семеновна не отвчала.

— Что это, часы? Батюшки! Да что-жъ у нихъ циферблатъ-то о двадцати четырехъ часахъ! Смотрите, на циферблат не двнадцать, а двадцать четыре цифры… продолжалъ Конуринъ.

— И то двадцать четыре… подхватилъ Николай Ивановичъ. Глаша! что-же это обозначаетъ?

— Ахъ, Боже мой! Да почемъ-же я-то знаю!

— Двадцать четыре… Фу, ты пропасть! Вотъ городъ-то! Десять часовъ, однако, стрлки теперь показываютъ. Когда-же у нихъ бываетъ восемнадцатый или девятнадцатый часъ, Глаша?

— Ничего не знаю, ничего не знаю, дивилась и сама, Глафира Семеновна.

— Сама-же ты сейчасъ хвасталась, что ты женщина образованная, стало-быть должна знать.

— Конечно-же образованная, но только про часы ничего не знаю.

— Такъ спроси… Вонъ сколько праздношатающагося населенія шляется.

Съ нимъ подскочилъ босой мальчишка съ плетеной корзинкой, наполненной мокрыми еще отъ тины розовыми и желтыми раковинами.

— Frutti di mare! предлагалъ онъ, протягивая къ нимъ корзинку.

— Брысь! отмахнулся отъ него Конуринъ.

Мальчишка не отставалъ и, улыбаясь и скаля блые зубы, назойливо продолжалъ что-то бормотать по итальянски, наконецъ взялъ одну раковину, раскрылъ ее, оторвалъ черепокъ, сорвалъ съ другаго черепка прилипшую къ нему устрицу и отправилъ къ себ въ ротъ, присмакивая губами.

— Фу, какую гадость жретъ! — поморщилась Глафира Семеновна и тутъ-же обратилась къ мальчишк, указывая на часы:- Се горложъ… Кескесе са? Венъ катръ еръ?…

— Torro dell’Orologia, madame, — отвчалъ тотъ.

— Пуркуа нонъ дузъ еръ? — допытывалась Глафира Семеновна, но добиться такъ-таки ничего и не могла на счетъ часовъ.

Мальчишка, не продавъ ей раковинъ, запросилъ себ монету на макароны.

— Возьми и провались… — кинула она ему монету.

— Двадцать четыре часа… Ахъ, чтобъ теб!.. дивился Николай Ивановичъ и прибавилъ, обратясь къ Конурину: — Ну, Иванъ Кондратьичъ, непремнно сегодня давай выпьемъ, когда будетъ двадцать четыре часа показывать. Выпьемъ за здоровье твоей жены и ты ей пошлешь письмо: въ двадцать третьемъ часу сли за столъ, ровно въ 24 часа пьемъ за твое здоровье. Вотъ-то удивится твоя благоврная, прочитавъ это! Прямо скажетъ, что ты съума спятилъ.

— Давай, давай, напишемъ, — обрадовался Конуринъ и поднялъ голову на часовую башню.

Статуи бронзовыхъ Вулкановъ начали въ это время отбивать молотами въ колоколъ десять часовъ.

LXXVI

Около Ивановыхъ и Конурина стоялъ сильно потертый человкъ, въ брюкахъ съ бахромой, которую сдлало время, и кланялся. — Ciceroni… говорилъ онъ.- Basilique de St. Marc…

Съ другой стороны подходилъ такой-же человкъ, и тоже приподнималъ шляпу и тихо бормоталъ: