Где апельсины зреют

— Постой… Венеціанскій Мавръ — вотъ это я помню, сказалъ Николай Ивановичъ.

— Ну, вотъ! Мавръ! Что ты брешешь. Мавръ — это совсмъ другое. Отелло или Венеціанскій мавръ — это пьеса.

— Ахъ, да, да… Опера… Отелло…

— Да не опера, а трагедія… Еще онъ ее’ подушкой душитъ, эту самую…

— Вотъ, вотъ… Про подушку-то я и помню. Венеціанскій мавръ.

— Ахъ, вотъ и львы! Знаменитые львы святаго Марка на столбахъ! восклицала Глафира Семеновна, указывая на высящіеся на лвой сторон канала столбы съ крылатыми львами, сіяющими на утреннемъ солнц, когда они поровнялись съ поражающимъ своей красотой зданіемъ дворца Дожей.

Налво начиналась набережная Rіа degli Schiaоnі. По ней уже сновала публика, пестрли цвтные зонтики дамъ, проходили солдаты съ птушьими перьями на кэпи, бжали мальчишки съ корзинками на головахъ, брели долгополые каноники въ круглыхъ черныхъ шляпахъ, съ гладкими бритыми лицами.

— Ахъ, какъ все это похоже на то, что я видла на картинахъ! продолжала восклицать въ восторг Глафира Семеновна. — То есть точь въ точь… Вонъ и корабли съ мачтами… Вонъ и островъ съ церковью… Дв капли воды, какъ на картинк. А дворецъ-то Дожей какъ похожъ! Это просто удивительно. Вотъ отсюда, по описанію, ужъ недалеко и до знаменитой площади святаго Марка.

— Ага! Стало быть здсь и площадь есть, сказалъ Конуринъ. — А раньше вы говорили, что здсь въ Венеціи только одна вода да небеса.

— Есть, есть. И самая громадная площадь есть. Любовное-то свиданіе у Франчески съ Пьетро и происходило на площади святаго Марка. Тутъ-то старый доминиканецъ ихъ и подкараулилъ, когда она кормила голубей.

— Какой доминиканецъ? спросилъ Конуринъ.

— Ахъ, Боже мой! Да изъ романа. — Ну, что вы спрашиваете? Вы все равно ничего не поймете!

— Какова у меня жена-то, Иванъ Кондратьичъ! И не бывши въ Венеціи все знаетъ, прищелкнулъ языкомъ Николай Ивановичъ.

— Да еще-бы не знать! похвасталась Глафира Семеновна. — Книги… Картинки… Я не срый человкъ, я женщина образованная. Я про Венецію-то сколько читала!

— А что, здсь есть лошади? Мы вотъ демъ, демъ и ни одной не видимъ, опять спросилъ Конуринъ.

— Да по чему-же здсь лошадямъ-то здить?

— Ну, вотъ все-таки набережная широкая, площадь, вы говорите, есть.

— Ле шеваль… Еске ву заве иси шеваль? обратилась Глафира Семеновна къ гондольеру.

— Cheval… Caballo… пробормоталъ старичекъ гондольеръ и прибавилъ смсью французскаго и нмецкаго языковъ:- Oh, non, madame… Pferde — nicht… Cheval — nicht…

— Видите — совсмъ нтъ лошадей… перевела Глафира Семеновна.

— Ну, городъ! покрутилъ головой Конуринъ. — Собаки-то есть-ли? Или тоже нтъ?

— Е шьянъ? шьянъ? Ву заве шьянъ?

Гондольеръ не понялъ вопроса и забормоталъ что-то по итальянски съ примсью нмецкихъ словъ.

— Да ты спроси его, Глаша, по нмецки. Видишь, здсь нметчутъ, а не французятъ, сказалъ жен Николай Ивановичъ.

— Постой… Какъ по нмецки собака? Ахъ, да… Хундъ… Хундъ хабензи инъ Венеція? переспросила гондольера Глафира Семеновна.

— О, ja, madame, o, ja… Da ist Hund…

И гондольеръ указалъ на набережную, по которой бжала маленькая собака.

— Ну, вотъ… есть… Хорошо, что хоть собаки-то есть. А я думалъ, что совсмъ безъ животныхъ тварей живутъ, сказалъ Конуринъ.

Гондола между тмъ подплыла къ каменной пристани съ нсколькими ступенями, ведущими на набережную. Грязный оборванный старикашка въ конической шляп съ необычайно широкими полями подхватилъ гондолу багромъ и протянулъ Глафир Семеновн коричневую морщинистую руку, чтобы помочь выйти изъ гондолы. На верху, на набережной, высился небольшой каменный трехэтажный домъ съ нсколькими балконами и надписью: “H^otel Beau Rivage”.

— Въ гостинницу пріхали? спрашивалъ Конуринъ.

— Да, да… Выходите скорй изъ лодки, сказала Глафира Семеновна.

Изъ подъзда дома между тмъ бжали имъ на встрчу швейцаръ въ фуражк съ позументомъ и прислуга въ передникахъ.

— Де шамбръ… говорила Глафира Семеновна швейцару.

— Oui, oui, madame… заговорилъ швейцаръ по-французски и тотчасъ же сбился на нмецкій языкъ.- Zwei Zimmer… Mitdrei Bett? Bitte… madame…

— Ну, занметчили! Гамъ, гамъ. — Ничего больше… Прощай французскій языкъ!.. заговорилъ Николай Ивановичъ и хотлъ разсчитаться съ гондольеромъ, но швейцаръ остановилъ его.

— Lassen Sie, bitte… Das wird bezahlt… сказалъ онъ.

— Заплотятъ они за гондолу, заплотятъ, перевела Глафира Семеновна, направляясь къ гостинниц.

Старикашка, причалившій багромъ гондолу съ пристани, загородилъ ей дорогу и, снявъ шляпу, длалъ жалобное лицо и кланялся.

— Macaroni… Moneta… цдилъ онъ сквозь зубы.

— Ахъ, это нищій! Мелкихъ нтъ, мелкихъ нтъ! — закричалъ Николай Ивановичъ, отстраняя его отъ жены и идя съ ней рядомъ.

Старикашка не отставалъ и возвысилъ голосъ.

— Прочь! — крикнулъ на него Конуринъ. — Чего напираешь!

Старикашка схватилъ Николая Ивановича за рукавъ пальто и уже кричалъ, требуя себ монету на макароны.

— Ахъ, батюшки! Вотъ неотвязчивый-то старикъ… Ну, нищіе здсь! — сказала Глафира Семеновна. — На, возьми, подавись…

И она, пошаривъ въ карман, бросила ему въ шляпу пару мдныхъ монетъ.

Старикашка быстро перемнилъ тонъ и началъ низко пренизко кланяться, бормоча ей по-итальянски цлое благодарственное привтствіе.

LXXV

Изъ гостинницы, отправляясь обозрвать городъ, Ивановы и Конуринъ вышли въ полномъ восторг.

— Какова дешевизна-то! восклицала Глафира Семеновна. — За комнату съ двумя кроватями, съ балкономъ, выходящимъ на каналъ, съ насъ взяли пять франковъ, тогда какъ мы нигд, нигд меньше десяти или восьми франковъ не платили. И, главное, не принуждаютъ непремнно у нихъ въ гостинниц столоваться. Гд хочешь, тамъ и шь.

— Хорошій городъ, совсмъ хорошій. Это сейчасъ видно, сказалъ Николай Ивановичъ.

— А мн ужъ пуще всего нравится, что англичанъ этихъ самыхъ въ дурацкихъ зеленыхъ вуаляхъ на шляпахъ здсь не видать, прибавилъ Конуринъ. — До чертей надоли.

Они шли по набережной Rіа degli Schiavoni, направляясь къ дворцу Дожей. Дома, мимо которыхъ они проходили, были невзрачные, съ облупившейся штукатуркой, но передъ каждымъ домомъ была пристань съ стоявшими около нихъ гондолами. Гондольеры, стоя на набережной, приподнимали шляпы и приглашали сдоковъ. На лво былъ видъ на островъ Giorgio Maggiori съ церковью того-же имени. По каналу быстро шныряли пароходики, лниво бороздили воду гондолы съ стоявшими на корм гондольерами объ одномъ весл. Конуринъ только теперь началъ внимательно разсматривать гондолы и говорилъ: