Где апельсины зреют

— Все-таки ужъ это будетъ послдняя остановка въ Италіи. Голубушка, Глафира Семеновна, не засиживайтесь вы, Бога ради, долго въ этой Венеціи, упрашивалъ Конуринъ.

— Нтъ, нтъ. Только осмотримъ городъ и его достопримчательности и вонъ изъ него. Можете ужъ быть уврены, что посл Капри на пароход по морю никуда не поду. Довольно съ меня моря. Только по каналамъ будемъ здить.

— Ну, вотъ и отлично… Ну, вотъ и прекрасно… Вода направо, вода налво… дивился Конуринъ, посматривая въ окна, и прибавилъ:- Тьфу ты пропасть! Да гд-же люди-то живутъ?

— А вотъ сейчасъ прідемъ на какой-нибудь островъ, такъ и людей увидимъ.

— Сторожевыхъ будокъ даже по дорог нтъ. Гд-же желзнодорожные-то сторожа?

— А лодочки-то съ флагами попадались? На нихъ должно быть желзнодорожные сторожа и есть. Гондольеръ! Гондольеръ! Вонъ гондольеръ на гондол детъ! воскликнула Глафира Семеновна, указывая на воду. — Я его по картинк узнала. Точь въ точь такъ на картинк.

Дйствительно, не въ далек отъ позда показалась типическая венеціанская черная гондола съ желзной алебардой на носу и съ гондольеромъ, стоящимъ на корм и управлявшимъ лодкою однимъ весломъ.

— Какъ называется? спросилъ Конуринъ.

— Гондольеръ… Гондола… Вотъ это венеціанскіе-то извощики и есть. Они публику по каналамъ и возятъ.

— Зачмъ-же онъ на дыбахъ стоитъ и объ одномъ весл?

— Такой ужъ здсь порядокъ. Никто на двухъ веслахъ не здитъ. Гондольеръ всегда объ одномъ весл и всегда на дыбахъ.

— Оказія! Что городъ, то норовъ, что деревня, то обычай.

Локомотивъ свистлъ. Поздъ подъзжалъ къ станціи. Вотъ онъ убавилъ пары и тихо вошелъ на широкій, крытый желзомъ и стекломъ желзнодорожный дворъ. На платформахъ толпилась публика, носильщики въ синихъ блузахъ, виднлись жандармы. Глафира Семеновна высунулась изъ окна и стала звать носильщика.

— Факино! Факино! Иси! кричала она.

— Земли-то у нихъ все-таки хоть сколько-нибудь есть, говорилъ Николай Ивановичъ. — Вдь станція-то на земл стоитъ. А я ужъ думалъ, что вовсе безъ земли, что такъ прямо изъ вагона на лодки и садятся.

Поздъ остановился. Въ вагонъ вбжалъ носильщикъ.

— Въ гостинницу. То бишь, въ альберго… говорила ему Глафира Семеновна. — Уе гондольеръ?

— Gasthaus? О, ja, madame. Kommen Sie mit… отвчалъ на ломаномъ нмецкомъ язык носильщикъ и захвативъ вещи, повелъ ихъ за собой…

— Что это? По нмецки ужъ говоритъ? Нмецкимъ духомъ запахло? спросилъ Николай Ивановичъ жену.

— Да, да… Это должно быть оттого, что ужъ къ нметчин подъзжаемъ. Вдь я вчера смотрла по карт… Тутъ посл Венеціи сейчасъ и Австрія.

Носильщикъ вывелъ ихъ на подъздъ станціи. Сейчасъ у подъзда плескалась вода, была пристань и стояли гондолы. Были гондолы открытыя, были и гондолы кареты. Гондольеры въ башмакахъ на босую ногу, въ узкихъ грязныхъ панталонахъ, безъ сюртуковъ и жилетовъ, въ шляпахъ съ порванными широкими полями, кричали и размахивали руками, наперерывъ приглашая къ себ сдоковъ, и даже хватали ихъ за руки и втаскивали въ свои гондолы.

Ивановы и Конуринъ сли въ первую попавшуюся гондолу и поплыли по Canal grande, велвъ себя везти въ гостинницу. Вода въ канал была мутная, вонючая, на вод плавали древесныя стружки, щепки, солома, сно. На-право и на-лво возвышались старинной архитектуры дома, съ облупившейся штукатуркой, съ полуразрушившимся цоколемъ, съ отбитыми ступенями мраморныхъ подъздовъ, спускающихся прямо въ воду. У подъздовъ стояли покосившіеся столбы съ привязанными къ нимъ домашними гондолами. Городъ еще только просыпался. Кое-гд заспанные швейцары мели подъзды, сметая соръ и отбросы прямо въ воду, въ отворенныя окна виднлась женская прислуга, стряхивающая за окна юбки, одяла. Гондола, въ которой сидли Ивановы и Конуринъ, то и дло обгоняла большія гондолы, нагруженныя мясомъ, овощами, молокомъ въ жестяныхъ кувшинахъ и тянущіяся на рынокъ. Вотъ и рынокъ, расположившійся подъ желзными навсами, поставленными на отмеляхъ съ десятками причалившихъ къ нему гондолъ. Виднлись кухарки съ корзинами и красными зонтиками, пріхавшія за провизіей, виднлись размахивающія руками и галдящія на весь каналъ грязныя торговки. Около рынка плавающихъ отбросовъ было еще больше, воняло еще сильне. Глафира Семеновна невольно зажала себ носъ и проговорила:

— Фу, какъ воняетъ! Признаюсь, я себ Венецію иначе воображала!

— А мн такъ и въ Петербург говорили про Венецію: живописный городъ, но ужъ очень вонючъ, отвчалъ Николай Ивановичъ.

— А я такъ даже живописнаго ничего не нахожу, вставилъ свое слово Конуринъ, морщась. — Помилуйте, какая тутъ живопись! Дома — разрушеніе какое-то… Разв можно въ такомъ вид дома держать? Двадцать пять лтъ они ремонта не видали. Посмотрите вотъ на этотъ балконъ… Вс перила обвалились. А вонъ этотъ карнизъ… Вдь онъ чуть чуть держится и наврное не сегодня, такъ завтра обвалится и кого-нибудь изъ проходящихъ по башк създитъ.

— Позвольте… Какъ здсь можетъ карнизъ кого-нибудь изъ проходящихъ по башк създить, если мимо домовъ даже никто и не ходитъ, перебила Конурина Глафира Семеновна. — Видите, прохода нтъ. Ни тротуаровъ, ничего… Вода и вода…

А гондольеръ, стоя сзади ихъ на корм и мрно всплескивая по вод весломъ, указывалъ на зданія, мимо которыхъ прозжала гондола, и разсказывалъ, чьи они и какъ называются.

— Maria della Sainte… Palazo Grastinian-Lolin… Palazo Foscari… раздавался его голосъ, но Ивановы и Конуринъ совсмъ не слушали его.

LXXIV

Плыли въ гондол уже добрыхъ полчаса. Canal Grande кончался. Виднлось вдали море. Вдругъ Глафира Семеновна встрепенулась и воскликнула:

— Дворецъ Дожей… Дворецъ Дожей… Вотъ онъ, знаменитый-то дворецъ Дожей!..

— А ты почемъ знаешь? — спросилъ ее мужъ.

— Помилуй, я его сейчасъ-же по картинк узнала. Точь-точь, какъ на картинк. Разв ты не видалъ его у дяденьки на картин, что въ столовой виситъ?

— Ахъ, да… Дйствительно… Теперь я и самъ вижу, что это то самое, что у дяденьки въ столовой, но я не зналъ, что это дворецъ Дожей… Эти Дожи-то что-же такое?

— Ахъ, я про нихъ очень много въ романахъ читала… И про дворецъ читала. Тутъ недалеко долженъ быть мостъ Вздоховъ, откуда тюремщики узниковъ въ воду сбрасывали.

— Вздоховъ? Это что-же обозначаетъ? — задалъ вопросъ Конуринъ.

— Ахъ, многое, очень многое! Тутъ всякія тайны инквизиціи происходили. Кто черезъ этотъ мостъ переходилъ, тотъ длалъ на немъ послдній вздохъ и ужъ обратно живой не возвращался. Да неужели ты, Николай Иванычъ, не упомнишь про это? Я вдь теб давала читать этотъ романъ. Ахъ, какъ онъ называется? Тутъ еще Франческа выведена… Дочь гондольера… Потомъ Катерина ди-Медичи… Или нтъ, не Катерина ди-Медичи… Еще ей, этой самой Франческ отравленное яблоко дали.

— Читалъ, читалъ, но гд-же все помнить!

— Тутъ еще совтъ трехъ… И люди въ полумаскахъ… Узники… Тюремщикъ… Ужасно страшно и интересно. Я не понимаю, какъ можно забыть о мост Вздоховъ!

— Да вдь ты знаешь мое чтеніе… Возьму книжку, прилягу, — ну, и сейчасъ сонъ… Наше дло торговое… День-то деньской все на ногахъ… Но тайны инквизиціи я чудесно помню… Тамъ, кажется, жилы изъ человка вытягивали, потомъ гвозди въ подошвы вбивали?

— Ну, да, да… Но какъ-же моста Вздоховъ-то не помнить? Потомъ Марія ди Роганъ эта самая… Или нтъ, не Марія ди Роганъ. Это изъ другого романа. Ахъ, сколько я романовъ про Венецію читала!