Где апельсины зреют

Опять начались облупившіеся палаццо древней венеціанской аристократіи, нын наполовину занятые гостинницами.

— Палаццо Пезаро! восклицалъ гондольеръ, указывая на какой-нибудь не приглядный, стоящій уже десятки лтъ безъ ремонта дворецъ, выстроенный въ стил Ренесансъ, а Глафира Семеновна читала на немъ вывску, гласящую, что здсь помщается гостинница “Лондонъ”. — Палаццо Палержи! продолжалъ онъ свои указанія, но и на этомъ палаццо ютилась вывска какой-то гостинницы.

— Немного-же есть здсь любопытнаго, созналась Глафира Семеновна, когда гондола ихъ подъхала къ пристани гостинницы. — Признаюсь, Венецію я себ много интересне воображала! Ну, теперь пообдаемъ въ гостинниц, вечеромъ на площадь на музыку сходимъ, а завтра съ утреннимъ поздомъ и отправимся въ вашъ любезный Питеръ, прибавила она и кивнула Конурину.

Тотъ весь сіялъ отъ удовольствія и радостно потиралъ руки.

LXXVIII

Въ полномъ разочарованіи узжала на другой день Глафира Семеновна изъ Венеціи. Прозжая въ гондол по Canal Grande на станцію желзной дороги, она говорила:

— Эдакая поэтичная эта самая Венеція на картинкахъ и по описаніямъ въ романахъ, и такая она скучная и вонючая въ натур.

— По истин выденнаго яйца не стоитъ, поддакнулъ ей Конуринъ. — Только разв что на вод стоитъ, а то что это за городъ, гд даже часы двадцать четыре часа показываютъ!

Николай Ивановичъ, сидя въ гондол, подводилъ въ своей записной книжк карандашомъ расходы по путешествію.

— За дв съ половиной тысячи перевалило, а еще надо отъ Венеціи до Вны дохать, да отъ Вны до Петербурга, ворчалъ онъ. — А все покупки и рулетка. Покупокъ цлую лавку съ собой веземъ.

Глафира Семеновна не слушала его и продолжала:

— По описанію, Венеція славится красивыми женщинами, а до сихъ поръ мы все видли такихъ, что, какъ говорится, ни кожи, ни рожи. Вотъ и вчера на музык… Я даже хорошенькой ни одной не видала.

— Мурло… Совсмъ мурло, согласился Конуринъ. — Вотъ я прошлымъ лтомъ къ себ въ деревню, на родину здилъ, такъ наши пошехонскія бабы и двки куда казисте.

— Ахъ, вы все не то, Иванъ Кондратьичъ… сдлала гримасу Глафира Семеновна и опять начала:- А на музык на площади. По описанію въ романахъ, на площади Святаго Марка должны быть сливки высшаго общества, а вчера вы видли, что за народъ былъ? Одн горничныя и кокотки-нахалки.

— Предрянной городишко, что говорить! Коньяку даже хорошаго нтъ, ужасную дрянь подавали и въ гостинниц, и въ ресторанахъ.

— Вы все про коньякъ!

— Да не про одинъ коньякъ. Возьмите вы ту шипучку, которую мы за пять четвертаковъ въ Неапол пили, и возьмите то асти, которое намъ вчера подавали. А вдь взяли двумя четвертаками дороже. И что это за городъ, который безъ лошадей! Срамъ.

— Я про поэзію, Иванъ Кондратьичъ, про поэзію.

— Поэзіи, я конечно, Глафира Семеновна, не обучался, а что до города, то конечно-же онъ вниманія не стоющій, даромъ что весь на вод. Эту воду-то и у насъ въ Галерной Гавани во время наводненія видть можно. Точь въ точь… Одно только — за номеръ здсь въ гостиннщ не ограбили, но вдь этого мало.

Николай Ивановичъ захлопнулъ записную книжку, запихнулъ ее въ карманъ и сказалъ:

— Не попади ты, Глаша, въ Париж въ луврскій магазинъ и не проиграй въ Монте-Карло въ рулетку — вся поздка-бы намъ меньше чмъ въ тысячу восемьсотъ рублей обошлась.

Глафира Семеновна ничего не отвтила на слова мужа и опять продолжала:

— А гондольеры? Даже въ псн поется “гондольеръ, гондольеръ молодой”. Во всхъ романахъ про гондольеровъ говорится, что это бравые красавцы съ огненными жгучими глазами. А вотъ оглянитесь назадъ, посмотрите, какая у насъ на корм каракатица съ весломъ стоитъ. Хуже всякой бразильской обезьяны. Да и не видала я ни одного гондольера молодого.

— Да не все-ли равно, душечка, теб, что молодой, что старый… возразилъ Николай Ивановичъ.

— Ахъ, что ты понимаешь! Ты понимаешь только гроши считать, огрызнулась на него жена и опять обратилась къ Конурину:- А какъ грязны-то эти гоидольеры! Вдь съ нихъ грязъ просто сыплется. Чеснокомъ и лукомъ отъ нихъ разитъ, гнилью…

— Охъ, ужъ и не говорите! подхватилъ Конуринъ. — Передъ тмъ, какъ намъ давеча садиться въ гондолу, я вышелъ на пристань первый. Что эти подлецы-гондольеры длаютъ? Черпаютъ черпакомъ со дна канала грязь, выбираютъ изъ грязи розовыя раковины, раскрываютъ и жрутъ ихъ. Да вдь какъ жрутъ-то! Я не утерплъ и плюнулъ, а одинъ подлецъ взялъ раковину да и подаетъ мн: дескать, съшь, мусье. Тьфу!

А гондольеръ, стоя на корн, по привычк указывалъ на зданія, мимо которыхъ прозжали, и разсказывалъ:

— Palazzo Tiepolo-Zucchello… Palazzo Contarini…

— Да и вообще я здсь въ Венеціи ни одного красиваго мужчины не встртила, говорила Глафира Семеновна. — Офицеры здшніе даже какіе-то замухнырки съ тараканьими усами, а статности никакой.

Николай Ивановичъ, занятый счетами и не слыхавъ начала разговора, развелъ руками.

— Не понимаю я, зачмъ теб, замужней женщин, красивыхъ офицеровъ разбирать! сказалъ онъ.

Глафира Семеновна только презрительно скосила на мужа глаза и ничего не отвчала.

Подъхали къ желзнодорожной станціи. Нищій съ багромъ подцпилъ лодку у пристани и кланялся, прося себ за эту услугу на макароны. Николай Ивановичъ разсчитался съ гондольеромъ. Сбжались носильщики, стали вынимать изъ гондолы сундуки и саквояжи и понесли ихъ въ желзнодорожный залъ.

— Какъ билеты-то намъ теперь брать, Глаша? У тебя вдь еще въ Петербург было записано, суетился около жены Николай Ивановичъ.

— Вьена, віа Понтебо… отвчала Глафира Семеновна, взбираясь по ступенькамъ на станцію, обернулась къ каналу лицомъ и сказала:- Прощай, вонючая Венеція! Разочарована я въ теб. Не такой я тебя воображала.

— Стоитъ-ли съ ней прощаться, матушка. Плюньте! перебилъ ее Конуринъ.

Черезъ полчаса они сидли въ позд. Глафира Семеновна вынимала изъ сакъ-вояжа маленькій сверточекъ въ мягкой бумаг и говорила:

— Очень рада все-таки, что кружевной воланъ вчера вечеромъ себ купила. Ужасно дешево, а венеціанскія кружева вещь хорошая. Убрать его куда-нибудь подальше, а то черезъ австрійскую границу будемъ перезжать, такъ какъ-бы пошлину за него не потребовали.

И она стала запихивать свертокъ за корсажъ.

Николай Ивановичъ записываль въ записную книжку стоимость только что сейчасъ купленныхъ билетовъ и тяжело вздыхалъ.

— Ежели въ Вн не остановимся на ночлегъ, а съ позда на поздъ перемахнемъ, то, авось, какъ-нибудь въ дв тысячи восемьсотъ рублей вгонимъ свою заграничную поздку, произнесъ онъ.

— Голубчикъ! Николай Иванычъ! Ради самаго Господа не будемъ въ Вн останавливаться! воскликнулъ вдругъ Конуринъ. — Ну, что намъ эта самая Вна! Пропади она пропадомъ! Мн къ жен пора. Когда я ей еще написалъ, что черезъ дв недли буду дома! А ужъ теперь четвертая недля съ той поры идетъ. Поди, съ часу на часъ ждетъ меня. Охъ, икнулось… Должно быть вспоминаетъ меня. Что-то она, сердечная, теперь длаетъ!