Гера
Шрифт:
– Это небольшая задержка. Как обычно, человеческий фактор – фактор риска. Но мы сработали чисто. Встретимся теперь в Париже...
И Сашка усмехнулся, пожимая руку.
– Возможно.
На следующий день позвонил Киселев.
– Все нормально. Есть улов.
Груз прибыл на место. Оплата зашла в бельгийские банки. Сашка без сил опустился в кресло, пальцы задрожали. Только теперь понял, как волновался все это время, боясь поверить в удачное завершение сделки.
– Вы хорошо себя чувствуете? – осведомилась она с нотками наигранного беспокойства в голосе.
– Знобит что-то.
Предложила какую-то таблетку. Правда, немного раскачало. Сосед, старичок в очках, которого в аэропорту провожал сын с семьей, все пытался развлечь Сашку разговорами:
– А вот мой сынок... мой сынок...
– Мне хреново, папаша. Не грузи, елки! – оборвал его Сашка.
Закрыл глаза. Подумал, что деду, пожалуй, есть, чем гордиться: его сынок уже дорос до должности прораба на стройке фашистских небоскребов. И ни разу не навернулся с тридцать седьмого этажа.
А Сашка, может, еще больше рискует навернуться, но его мать вряд ли смогла бы им гордиться. А Аня вряд ли согласилась бы стать его женой...
15. СВИДАНИЕ
Аня так и продолжает проецировать на других собственные чувства. Она твердо уверена, что так, как она любит Герасимова, так и он ее любит, и так, как она боится перемен, так и он их боится, и так, как она захотела Шубина, увидев его впервые, так и он ее захотел, и так, как она остыла к нему со временем, так и он остыл к ней. И она понять не может, почему он дрожит от страсти, едва только дотрагивается до ее волос.
Аня немного поправилась, черты стали мягче, и короткая стрижка сделала ее моложе. Шубин приехал в Киев совершенно неожиданно и свалился, как снег на голову. Просто вошел в ее кабинет.
– Удивил?
И она вспомнила другого посетителя... С тех пор – ни слуху, ни духу. Может, правда, полюбил законную супругу, да и пропал совсем – на целую Вечность...
– Что ты притихла? Не рада?
Шубин всегда смотрит пытливо, но вопросов больше не задает. Ни о прошлом, ни о Сашке. Успокоился...
– Зубы тебе вылечить? – предлагает она со смехом.
– Нет, спасибо. У меня абсолютно здоровые зубы. И, надеюсь, у моих детей тоже будут здоровые зубы.
Аня представляет детей Шубина – маленьких умников с такими же пытливыми глазами и абсолютно здоровыми
зубами. Эдаких зубастых Гарри Поттеров...Похоже, Шубин тоже думает о чем-то подобном, потому что говорит вдруг, глядя ей прямо в глаза:
– Аня... я очень хочу ребенка.
– Ребенка?
– Я хочу, чтобы у нас был ребенок, – выражается он яснее.
– У нас? Чтобы я родила?
В ее вопросе звучит такое искреннее недоумение, что Шубин на миг теряется. А потом, как обычно, взяв себя в руки, усмехается добродушно.
– О чем еще поговорить в больнице, как не о здоровье? Ты делала аборты?
– Нет.
– Почему тогда сомневаешься?
– Я сомневаюсь... хочу ли я этого, – отвечает она прямо.
– Ты сомневаешься? – переспрашивает Игорь, и его ирония уже кажется ей злой.
Он подходит к ней и целует в губы, она отвечает заученно, но остывшее за сентябрь тело никак не откликается на его порыв.
– Пойдем к тебе, – решает он спешно.
Аня, недавно закончившая автошколу, ведет машину очень осторожно. Шубин не сводит с нее глаз, упиваясь каждой минутой рядом с нею.
– Смотри, как каштаны пожелтели, – Аня пытается переключить его внимание. – Знаешь, я почему-то так сочувствую школьникам. Вот уж кого осень не радует! Осенью так хочется быть свободной. Школа – вообще первое столкновение человека с несвободой, хуже армейской службы – сплошное унижение и подчинение. Ребенок беспомощен перед этим – он еще ничего не может противопоставить гнусности.
– Ты отличницей была?
– Откуда ты знаешь?
– Двоечники так не воспринимают. Им до фени, унижают их или нет, гнусность или не гнусность.
– Мне очень тяжело было в школе, – вспоминает Аня.
– Ты не в Киеве училась?
– Нет.
Она вовремя умолкает. Шубин может знать, из какого города Герасимов, может сопоставить... Но он, наконец, переводит взгляд на оранжевую листву за окнами.
– В Москве уже снег? – смеется она.
– И полярная ночь. А белые медведи гуляют по Красной площади. Вот вы чурки нерусские! В Москве, дорогая моя, тоже осень. Но более сдержанная и не такая пестрая, как в Киеве.
– А ты совсем не сдержанный...
– Это потому, что я очень соскучился.
– Разве в Москве мало женщин?
– В Москве вообще нет женщин. Только белые медведи.
В квартире Аня уже не возвращается к разговорам о погоде. Она не отказывает ему и не отвлекает его пустой болтовней. Ради нее он прилетел в Киев. А любой перелет – это немалый риск.
И в конце концов понимает, что и сама рискует. Резко выкручивается из его объятий.