Гильотина для госпитальера

Судя по названной сумме, если скидка и была, то настолько мизерная, что для её рассмотрения потребовался бы микроскоп.

Филатов взял её мягко за талию и прошептал:

— Крошка моя, ты живёшь одна?

— Да.

— Тогда я плачу тебе впятеро больше, лишь бы провести эти сутки с тобой. Ты будешь принадлежать только мне. Мы упьёмся любовью на нашем ложе, и над постелью будут кружить ангелы любви.

— Ангелов нет, охальник! — воскликнула проститутка, холодно отстраняясь, но потом вспомнила о предложенной сумме и переспросила: — Впятеро больше?

Да.

— Я тебя уже люблю! — она впилась губами ему в губы. И вот теперь он стоял на пороге её дома.

— Заходи, любовь моя, — она кинулась ему на шею и снова профессионально поцеловала в губы.

Филатов читал, что в прошлые века поцелуи в губы между клиентом и дамой казались предосудительными. Но когда это было? На каких планетах? Жозефина целоваться умела. Они стояли на пороге, а её руки уже искали то, что ей необходимо по профессиональным обязанностям.

Стол уже был накрыт на вручённый заранее задаток. Огромная плетёная бутыль вина, дымящееся мясо, фрукты. Филатов подумал, что, может быть, зря заходил в ресторан. С другой стороны, он намеревался провести в этом помещении достаточно продолжительное время.

— За стол, милый! — воскликнула Жозефина.

Красное вино заструилось в высокие хрустальные бокалы. Филатов не забывал подносить к еде индикатор слежки, в который был вделан и анализатор — победа миниатюризации, целая лаборатория умещается в браслете на руке. Отравы в ней не было.

Долго заниматься ненужными предисловиями Жозефина не собиралась. Увидев, что гость отставил наполовину наполненный бокал, она осведомилась:

— Всё?

— Пожалуй, — кивнул Филатов.

С гиканьем она кинулась ему на шею, срывая свою кофту и обнажая соблазнительные полные груди. Она прижала голову клиента к своим формам, покрывая поцелуями его затылок. А потом потащила к высоченной, шириной чуть ли не во всю комнату, деревянной кровати с толстой пуховой периной. Разведчик отказываться не собирался.

Кровать скрипела немилосердно — жалобно, будто с обидой. Но Филатов отключился от этого — он умел отключаться от ненужных раздражителей, — и сосредоточился на самом процессе. Похоже, Жозефина была неплохой специалисткой своего дела. Она была жарка, желанна, её тело было прекрасно само по себе. Она жила в мире, где не было пластохирургических комплексов и мышечной подгонки, где не ведали, что, имея достаточные средства, можно менять черты лица по своему желанию, равно как и фигуру. На Гаскони старость проходила плугом по лицам и делала дряблой и отвратительной некогда прекрасную оливковую кожу. Жозефине было отведено не так много лет, в которые она могла заколачивать деньги своим женским очарованием. И она использовала эти годы вовсю. Она дарила удовольствие, иногда получала его сама и зарабатывала на безбедную жизнь. Она была довольна собой, искренна и развратна.

Впрочем, это ей казалось, что она донельзя развратна. Она выкидывала в постели такие фортели, о которых боялись и помыслить гасконские обыватели. Она ласкала всё тело клиента губами, она ласкала себя, извиваясь в порыве страсти и покрикивая — впрочем, умеренно, чтобы не переполошить соседей. Она делала для мужчины всё, особенно для такого мужчины, как Филатов — сильного, красивого и богатого. Она бы сделала и больше, но не знала, что.

Она доставляла Филатову удовольствие даже не столько своими ласками, сколько какой-то наивной неискушённостью и искренностью. Ему было с чем сравнить. Например, с сексуальными забавами на той же Аризоне или других мирах первой линии. Там правил культ сексуального кайфа, доведённый до предела. Помимо того, что там жрица любви работает своим телом, она, фактически, является оператором достаточно сложного оборудования — сенсорусилителей, центров удовольствия, магнитных эректоров, умеет докапываться до самых сокровенных глубин психики и извлекать чистые зёрна кайфа, погружая сознание человека в пучину, из которой некоторые и не собирались возвращаться. Так что по тем меркам усилия Жозефины можно было расценить просто как пуританские.

— Тебе доставлял кто-нибудь такое удовольствие, милый? — проворковала она ему в ушко, наваливаясь мягкой грудью на его живот.

— Никогда, — неискренне произнёс он. Забавы продолжались уже третий час. И Филатов начинал скучать.

— Ты не хочешь немного перекусить? — зевнув, осведомился он.

— Пожалуй, — согласилась Жозефина.

Филатов набросил на себя тонкий халат и подошёл к столу, уселся на стул. Напротив, не утруждая себя облачением хоть в какое-нибудь подобие одежды, устроилась Жозефина. Она налила из бутыли красного вина. Жадно осушила стакан. Потом ещё один. Вино будто проступило на её щеках — они стали красными, а в больших карих глазах проститутки засветилась пьяная радость.

Филатов тоже выпил вина, протянул руку к ароматному, пахнущему яблоком фрукту, напоминающему бронебойную пехотную гранату — оранжевый шарик на длинном чёрном стручке, и тут же застыл.

Рука становилась прозрачной, проявлялись очертания сосудов, было видно, как пульсирует кровь. Филатов отдёрнул руку. Заозирался. В окно бил бледно-фиолетовый луч.

Разведчик поднялся, подошёл к окну. В центре площади перед домом висел фиолетовый шар, из него топорщились острые спицы лучей, они пробивали окна и стены домов.

Индикатор на запястье показал отсутствие вредных излучений. Техника отказывалась реагировать на этот чёртов шар, но шару от этого было ни тепло, ни холодно. Он висел, как морской ёж, ощетинившись иголками лучей. И никуда не собирался пропадать.

— Что это? — осведомился Филатов.

— Это? — Жозефина встала, пьяно качнулась — хмель быстро ударил в её голову, посмотрела в окно и пожала плечами. Ничего.

— Как ничего? Ты ничего не видишь?

— Ну, практически ничего.

— Жозефина, не нервируй меня.

— Ты видел галлюцинацию.

— А ты? Ты видела то же, что и я?

— Нет, я видела совсем другую галлюцинацию. У каждого своя галлюцинация.

— Что ты плетёшь?

— Иногда мне кажется, что ты свалился с неба, — пожала плечами Жозефина, касаясь Филатова обнажённой грудью и обвивая шею руками. — Уж не хочешь ли ты сказать, что это призрак? Уж не из еретиков ли ты?

— Нет, — покачал наученный горьким опытом Филатов. — Ненависть к еретикам жжёт меня не меньше твоего.

— Согласно Постановлению Совета Справедливых от восемьдесят седьмого года призраков не существует. «Считать подобные явления галлюцинациями».

— Это мудрое решение, — кивнул Филатов. Он понял, что нащупал какую-то тайну, возможно, ключ к тому бедламу, который царит на Гаскони. Но сейчас было не время докапываться до истины. Жозефина смотрела на него с подозрением и настороженностью. Поэтому он протянул ей ещё один бокал, а после затянул в постель.

— Но я — то не галлюцинация, милая, — прошелестел он ей в ухо, лаская мягкую грудь.

— Если ты и галлюцинация, то прекрасная…

* * *

— Я тоже чувствую зов, — прошептал Чёрный шаман, положив руку на семиконечную звезду.

— А я как раз потерял его, — поморщился Магистр Домен.

— Я устал. Мне нужен отдых. Талисман Демона Пта отнимает много сил.

Они стояли на развилке дорог, ведущих прочь от Парижа. Время от времени мимо громыхали кареты и массивные автомобили. Брели куда-то нагружённые поклажами крестьяне, цыгане и монахи. Но место было довольно пустынное. Жители Гаскони не были склонны к передвижениям. Они приросли к своим полям, лавкам, огородам. Они были домоседы и выбирались из дома только по делам, если не считать Неохваченных Монахов.