Гильотина для госпитальера

Блишон кивнул. Он действительно ненавидел персики, но не представлял, как об этом стало известно Святому Материалисту, поскольку скрывал свои привычки так же старательно, как и мысли.

— Внестатистический выброс аномалий в последние дни, — произнёс инквизитор-аналитик.

— Я уже слышал это. Дальше.

— Вот выкладки…

— Оставь их на столе. Продолжай.

— Похоже, появились носители.

— Люди?

— Пока знаю об одном человеке. Неизвестный в странной одежде объявился в лавке гражданина Грюшона, частного торговца… Он возник из ниоткуда.

— Из ниоткуда, — задумчиво произнёс Святой Материалист, покусывая перо птицы.

— В то же время в Париже видели двоих людей странного вида. Чернокожий, нездорово тучный негр…

— Негр? — удивился Святой Материалист.

— Именно… Один из городских клошаров распространяет слухи, что эти двое появились в Парижском Булонском парке.

— Тоже ниоткуда?

— Да.

— Столько жертв галлюцинаций?

— Это не были галлюцинации. Это было на самом деле. Инквизитор-аналитик встал и припал перед Святым Материалистом на одно колено.

— Отпусти мне грехи, Великий Гражданин. Я грешен в словах и мыслях, — попросил инквизитор-аналитик.

Святой Материалист насмешливо посмотрел на него. Встал, взял в углу полуметровый штырь с несколькими шестерёнками на конце из нержавеющей стали. Вернувшись к коленопреклонённому Блишону, он коснулся палкой с шестерёнкой его головы, произнося:

— Я отпускаю тебе этот грех!

Он бесцеремонно, как ненужную железяку, отбросил «скипетр» и вернулся на диван.

— Самый большой грех — это грех умолчания по отношению ко мне, — произнёс вкрадчиво он. — Расскажи всё, что тебе известно об этих еретиках.

— Возможно, они пришли оттуда. Из за границ Большой Сферы.

— Я отпущу тебе и этот грех. Где они сейчас?

— Удалось схватить только одного.

— И где же он сейчас? — в спокойном голосе Великого Гражданина скользнули нотки нетерпения.

— Его приговорили к отсечению головы.

— Я хочу его видеть.

— Поздно, — произнёс, тупя взор, инквизитор-аналитик. И, натолкнувшись на жёсткий взор хозяина, произнёс поспешно: — Но мы найдём остальных…

* * *

В узкую бойницу окна, забранного решёткой, Сомов больше не смотрел. Да и вообще не вставал со своего неудобного деревянного ложа, напоминавшего старинные арестантские нары. Он впал в оцепенение. В голове была какая-то сумятица из маловразумительных мыслей. Никак не верилось, что деревянная конструкция с железным ножом создана для того, чтобы вскоре с щёлканьем отсечь голову. Его, госпитальера Сомова, голову! Когда он пытался осмыслить этот факт, то подкатывала тошнота и внутри образовывалась пустота, в которую валились все эмоции.

— Эй, еретик! Кончай ночевать! Пришла пора приготовиться к вечному сну…

Эти слова вывели Сомова из состояния транса.

— А разве перед казнью сюда не придёт духовный пастырь, чтобы благословить меня на смерть? — спросил Сомов, поднимаясь со своего деревянного ложа.

— И не надейся! — ухмыльнулся тюремщик. — Всё, что тебе положено, ты уже получил. Ну, может быть, кроме ещё одной бутыли вина…

— Да?

— Вот, — кивнул тюремщик, неуверенно демонстрируя, с надеждой во взоре, ещё одну плетёную бутыль. — Вообще, я всегда считал, что надираться перед смертью просто неприлично.

— Правильно, — кивнул госпитальер.

— А ты держишься молодцом. Я пью за тебя, — он с хлопком выдернул пробку и приложился к горлышку. — Будь готов через полчаса. Если бы ты не был еретиком, может, мы подружились бы.

— Непременно, — скривился госпитальер.

В его руке лежала приорская «раковина». Её не стали отнимать, приняв за сущую безделицу. Но, похоже, «раковина» не могла сейчас ничем помочь ему. Действие её избирательно и таинственно. Чёрный шаман, который мечтал о вещах приоров, как о ключе к безграничной власти, ошибался. Если бы он был прав, Сомов сейчас не сидел бы и не ждал дисциплинированно, когда его голова покатится в корзину. Но «раковина» жила. От неё разливалось тепло, и через неё слышался какой-то зов. И приходило понимание, что где-то на этой планете должен быть центр сил, типа того, что на Мечте Боливара использовал Магистр, чтобы прорубить проход в пространстве, но только более значительный.

Тюремщик распахнул дверь, сжимая вожделенную бутылку, сделал шаг вперёд из камеры.

И влетел обратно, устроившись на полу. Ему хорошенько засветили в лоб. Он попытался подняться, но тот, кто ворвался в камеру, небрежно ударил его ребром ладони, а затем, критически оглядев госпитальера, велел:

— Собирай вещички.

Госпитальер смотрел на пришельца без всякого удивления. Как-то получилось, что все чувства у него кончились во время ожидания. Он пожал плечами, поднялся, нагнулся над тюремщиком, убедился, что тот дышит, и отправился следом за другом.

У лестницы, ведущей из тюремного полуподвала, Сомов споткнулся о распростёртое тело ещё одного из тюремщиков. Другой охранник мычал, пытаясь приподняться, но Филатов милосердно лишил его сознания.

Они поднялись на первый этаж, вышли в длинный, пропахший какой-то химией коридор.

— Побег! — Просипел жандарм.

Точнее, жандармов было два. Рука одного лежала на большом уродливом автомате с дисковым магазином. Второй выхватил шпагу. Филатов замедлил шаг… Полетели все в разные стороны — жандармы, шпага, автомат. Впрочем, автомат Филатов подхватил, а шпагу протянул Сомову:

— Пригодится. Мясо коптить.

Разведчик вытащил из кармана жандарма ключи и открыл решётчатую дверь.

Они оказались во дворике, примыкавшем к тюрьме. Двое жандармов стояли и жевали табак — меланхолично и грустно.

«Только бы не подавились, бедняги», — подумал Сомов, видя, как его друг как кегли сшибает с ног жандармов. Те были ребята здоровые, но для деревенских увальней лучший боец отряда силового противодействия «Богатырь» был сродни стихийному бедствию. Они грохнулись на мостовую, а разведчик толкнул госпитальера к полицейскому автомобилю.

— Туда!

Плюхнувшись на сиденье, Сомов воскликнул:

— Ты сможешь управиться с этим монстром?

— Ещё как! — Филатов со скрипом повернул длинный рычаг, выжал педаль, раздался хлопок — Сомов вздрогнул, как от выстрела, но понял, что это всего лишь выхлоп.

А сзади слышались крики и топот. В двери появился охранник с револьвером.

— Но, родимая! — прикрикнул разведчик, и машина сорвалась с места.

Почти не глядя, не выпуская рулевого колеса, Филатов дал очередь, и охранники спрятались за дверью. Похоже, никому из них не хотелось умирать героями.