Глубынь-городок. Заноза

небо, цепляясь за их верхушки, оставляло там клочья дождевых туч.

Но особенно хороша была все-таки сейчас жизнь возле молотилки!

После стольких тревог Братичи свозили последние снопы. Работа бессонная, бессменная, как на пожаре,

сейчас стала похожа на праздник. Кое у кого поблескивали глаза; женщины сплели венок из колосьев и

подловили-таки председателя сельсовета, одели на него, по старому полесскому обычаю, качнули в честь

дожинок! Председатель выложил безропотно пятьдесят рублей — все, что у него было при себе.

— Эх, и жалко, не знали, товарищ секретарь, что вы приедете! Мы бы лучше для вас венок поберегли

Глядишь, вся сотня бы нам причлась!

— Девчатки, дорогие! Для таких, как вы, ничего не жалко! Я к вам в бригаду на дожинки приеду.

— Правда, приедете? Ох, и спляшем тогда!

— Обязательно спляшем! — убежденно отозвался нетанцующий Ключарев.

V I I I . В Б Е З Л У Н Н У Ю Н О Ч Ь

1

Сессия райсовета подходила к концу. В большой комнате с окнами на обе стороны сгущались сумерки, но

света еще не зажигали. По одну сторону вдоль стены окна были серыми от пепельного неба, по другую — до

блеска промыты янтарным закатом.

Якушонок сидел некоторое время молча, прикрыв глаза светлыми ресницами. От этих ковыльных,

мягких ресниц и белых бровей все лицо его казалось очень свежим, как на рассвете, после умывания холодной

водой.

В нагрудном кармане он носил расческу и иногда; забывшись, проводил ею по волосам; но, поймав себя

на этом, торопливо прятал в карман и досадливо морщился.

Он был очень молод — это прежде всего видела в нем Антонина, — и постоянной его заботой было

скрыть свою возмутительную моложавость. Поэтому он то хмурился без особой нужды, собирая на лбу

морщины, то взглядывал в упор резким, пронизывающим взглядом, но золотое колечко волос уже успевало

беспечно выскользнуть из приглаженной прически и висело надо лбом, вызывая в Антонине смешное желание

продеть в него палец…

Иногда Антонина даже пугалась, что сейчас в чем-то прорвется его истинное мальчишеское нутро, и с

беспокойством поглядывала вокруг, но, видимо, никто не смотрел на Якушонка ее глазами.

Просто за столом сидел председатель райисполкома, придирчивый человек, который успел за полтора

месяца так вникнуть во все дела, что было бы бесполезно хитрить перед ним, ссылаясь на местные условия.

Задавал он вопросы с каким-то вежливым смешком в голосе, но его улыбающимся глазам противоречил

строгий, почти обличающий тон.

Народ, съехавшийся со всего района, из самых его отдаленных уголков, привыкнув к открытой,

взволнованной манере речи Ключарева, недоуменно переглядывался: как-то было еще непонятно, нравится ли

им новый председатель райисполкома или не очень?

“Сейчас, на первых порах, важно, чтобы он ни в чем не оступился, — подумала с сестринской заботой

Антонина. — Хоть молчат, а слушают очень внимательно: толково ли скажет, не ошибется ли в цифре, не

перепутает ли чего?”

Антонина незаметно оглядела собравшихся. Кругом сидели люди, которых она знала давно. За каждым

водилась какая-нибудь известная ей слабость, почти всякому случалось хоть по разу, да стоять на ее памяти под

осуждающими взглядами собрания. Но вместе с тем каждый из них сквозь недоделки и просчеты честно тащил

свой воз, свой труд, по плохо замощенным гатям сегодняшнего дня к дню завтрашнему, — а только тот, кому

приходилось самому поработать в таком же вот Глубынь-Городке, знает полную меру этого труда!

Антонина невольно метнула взгляд в сторону Пинчука: как он мог безмятежно разыгрывать несколько

лег подряд пьесу под названием “Сессия райсовета”, составлять нудные шпаргалки и самодовольно слушать,

как те же самые люди читают их часами, вперив тоскующие глаза в бумагу?!

Пинчук сидел ближе всех к Якушонку, как положено ему по штату, но был странно тих и сосредоточен.

Поговаривали, что тотчас после приезда Якушонка он на бюро райкома просился со своим обычным

хитроватым пафосом в колхоз (видимо, это был его способ “отступить с честью”), но Ключарев, не терпевший

ни в чем притворства, разгадал это и неожиданно воспротивился. С губ первого секретаря уже рвалось резкое

слово, когда неожиданно вмешался директор МТС Лель, сидевший тут же.

— Мы думаем об интересах дела, — тактично сказал он. — Новый председатель — человек молодой,

ему нужна помощь. А кто же лучше тебя, Максим Петрович, знает район?

Пинчук, который чувствовал себя только что как натянутая струна, неожиданно обмяк и растрогался. И

то, что эти простые, обнадеживающие слова сказал именно Лель, которого самого частенько ругали на бюро и

всяких совещаниях, теперь почему-то особенно убедило его.

“В самом деле, кто знает тут больше моего?” — подумал он, подозрительно громко задышав. Район стал

вдруг ему близким до боли, и глупыми никчемными показались слова жены: “Для нас везде место найдется с

твоим-то послужным списком!”

Якушонок с первых же дней относился к своему заместителю ровно, без обидного сочувствия в голосе;

он приехал работать, и Пинчук сейчас для него был действительно едва ли не самым ценным человеком,

который помогал ему быстрее войти в курс дела.

На удивление всем, они сработались. Иногда Пинчук ловил себя даже на том, что любуется Якушонком.

Была в Дмитрии Ивановиче та осмотрительность, которой не хватало, по мнению Пинчука, Ключареву;

была смелость, которой недоставало и ему самому, Пинчуку.

Он-то видел, что, круто забирая дела района в свои руки, Якушонок делал это не в пику Ключареву или

кому-нибудь еще, а просто потому, что так понимал свою прямую обязанность. уже невольно Пинчук ревниво