Год Змея

— А, княжич с воеводой, — сказал он, оборачиваясь. И приветственно склонил голову. — Рад видеть.

Хортим едва не вздрогнул: на какое-то мгновение Вигге напомнил ему не то отца — осанкой и длиной волос, не то Мстивоя Войлича — радушным тоном, отдающим студёным холодом. Он всего лишь охотник, напомнил себе юноша. Отшельник, живущий с женщиной из чужого племени.

— Здравствуй, — княжич шагнул вперёд. — Мой человек…

— Я знаю, — Вигге вытирал кинжал тканью. — Хорошо, если он поправляется. Пусть останется, пока не окрепнет.

Мужчина до сих пор подбирал слова медленно, тщательно раздумывая, но его голос стал увереннее и твёрже. Хортим не впервые беседовал с ним, и каждый раз это было непросто. Порой Вигге не понимал, что ему говорили. Порой сам говорил так, что Хортим не узнавал родной язык.

— Спасибо.

Вигге убрал кинжал в плетёный короб и предложил гостям присесть на узкую скамью, но Хортим вежливо отказался, понимая, что поступить так будет лучшим решением. Не хватало Фасольду поругаться и с этим хозяином.

— Мы пойдём на корабль, чтобы сообщить дружине об Инжуке.

— Как угодно, — сказал Вигге бесцветно. — Но у меня к тебе просьба, княжич.

Хортим повёл обожжённой ладонью, догадываясь, как насторожился Фасольд.

— Конечно. Мы многим тебе обязаны.

— Благо, твой человек выздоравливает. — Вигге остановился напротив вороха тюков, скрестив руки на груди. — И, кажется, позже вы отправитесь в Девятиозёрный город.

Хортим не скрывал это от выручившего их Вигге. На губах запекся горький смех: раз ему отказали родовитые и богатые князья, пришло время отправиться к грошовому. Купеческий город лежал на девяти озёрах к северу от Княжьих гор, и правил им тот, кого князем назвало портовое вече, — сын кожемяки. Говорили, он был добродушным и заботливым. Хортим знал, что Девятиозёрный город, похожий на пухлого весёлого торговца, против дракона ему не помощник. Но там его дружина могла пополнить запасы и найти отдых.

— Возьми меня на корабль, княжич. Даже твой кормчий не знает эти воды лучше, чем я. Так слушай: я выведу вас из этих морей, а вы отвезёте меня в Девятиозёрный город.

Поначалу Хортим потерялся. Потом длинно выдохнул и прочистил горло.

— Зачем…

— Я засиделся на севере, — объяснил Вигге. — Пора бы вспомнить, чем живут Княжьи горы.

— Как… как ты вернёшься назад?

— Не беспокойся. Всегда найдутся те — рыбаки, купцы, искатели приключений, — кто поможет мне добраться до подножия самого южного пика айхов. И там я разберусь.

— Но Пхубу…

— Пхубу? — переспросил Вигге, будто услышал это имя впервые. Подумав немного, поскрёб подбородок и ответил: — С ней ничего не случится. Я уезжал не раз — она привыкла.

— Послушай, я… — Хортим был сбит с толку. Он думал, Вигге лишь укажет им путь, прежде чем распрощается навсегда, но и отказать ему юноша не видел причины. Да и велика ли такая цена за жизнь его соратника? — Хорошо. Хорошо, будь по-твоему.

Вигге кивнул, и ему вторило шипение обугленных волос в жаровне. Но Хортим чувствовал, что должно было последовать дальше, — не ошибся.

— Подожди, княжич, — широкая рука Фасольда легла на обух топора, с которым он не расставался. И Хортим согласился с напряжением и недоверием в его голосе. Ему самому меньше всего хотелось брать на борт едва знакомого, пусть и помогшего им человека. — На нашем корабле ходят воины, Вигге из Длинного дома, а путь до Девятиозёрного города неблизок. Скажи, ты воин?

Вигге медленно повернул голову в его сторону.

— Ты не выглядишь сильным. — Фасольд был прав: высокий, болезненно-худощавый, хоть и жилистый Вигге не казался тем, кто мог одолеть врага в поединке. Его светлые, будто выцветшие глаза слабо блеснули, но лицо осталось таким же холодным и одновременно безмятежным. Он хотел что-то сказать, но закашлялся.

Фасольд фыркнул.

— Слышишь? Хрипит как при смерти.

Кашлял хозяин долго — Хортим даже выступил вперёд, теряясь и не понимая, чем помочь. Вигге согнулся, одну ладонь приложил к бешено вздымающейся груди, а второй вытащил из-за пазухи тряпицу, которой закрыл рот. Звук, рвущий его горло, был клокочущий, булькающий, страшный.

«Да он умирает».

Стоило кашлю ослабнуть, как Вигге торопливо вытер лицо тряпицей — Хортим видел, что та была в крови. И на серебряных усах и в уголках губ тоже осталась кровь.

— Послушай, — повторил Хортим и протянул руку, чтобы Вигге мог на неё опереться, но мужчина распрямился сам. — Ты ведь болен. Я не могу тебя взять.

— Нет, княжич, — просипел в ответ. — Это ты послушай. Я болен, но…

Пол простонал под весом лязгнувшего зубами Фасольда, которому всё явно начало надоедать.

— Поверь, княжич, я буду тебе очень полезен.

Жаровня потухала — в её неверном свете Хортиму привиделось, что зрачки у Вигге вертикальные.

========== Песня перевала VIII ==========

С Мглистого полога стекала река — быстрая, светлая, не скованная льдом. Сильное течение выносило во фьорд её бурно пенящиеся воды. Бархатные травы на берегу — рдяные, бронзовые и зелёные, синие от инея — местами скрывали тонкие пласты снега. Над рекой возвышалась крепкая мельница и, поскрипывая, вертелось водяное колесо. Здесь жил хмурый одноногий мельник, и вот уже несколько лун люди из соседней деревни не находили с ним никакого сладу. Раньше Ингар, сын Вельша, был лишь чересчур молчалив и скрытен — стал грозен и страшен. Теперь, чтобы меньше пересекаться с ним, зерно Ингару отдавали целой деревней. Да и то делали торопливо, словно опасаясь. Говорили, недавно мельник едва не забил до смерти собственного отца. Братья оттащили, и младшему из них, Эйсо, Ингар чуть не свернул шею.

Неполный месяц он провёл в утопающем в лесах Гренске, закупая для мельницы древесину. А как вернулся, узнал, что его любимую сестру увезли Сармату-дракону.

…Трещало колесо, и пузырилась речная вода — молочно-белая, будто бельма. Сгорбившись, Ингар, огромный и заросший — тёмно-русые лохматые волосы, густая борода, — сидел за столом. Из окна открывался вид на холодно-голубой залив и восстающие за ним массивы гор. Облака дремали на пиках, но теперь Ингара не трогала красота. Зачем эти холмы, и реки, и солнце, ласкающее мельничное колесо, если о них больше некому рассказать?

В последние несколько месяцев мужчина редко бывал трезв. За муку ему платили сыром и мясом, немного — серебром. И пенистой брагой. Он не напивался вусмерть, но в глазах никогда не исчезал нехороший хмельной огонёк.

— Сколько тебе лет, Ингар? — говорил знахарь, живущий на лесном отшибе. Единственный, кто оставался на мельнице дольше, чем этого требовало дело. — Ты ещё молод. Зачем себя хоронишь?

Ингару тридцать пять, его любимой сестре — девятнадцать. Зимой исполнится двадцать, и столько же останется навсегда. И пусть отец рыдал, мол, никто из них и подумать не мог, что Рацлаву захотят отдать дракону. Ты продал её купцу, которому задолжал. Сказал увезти в Черногород, выменять на её музыку прощение и покой. Ингар бы забрал её назад, да было поздно. Поздно, поздно — как догонишь караван на одной ноге?