Год Змея

Старая дочь шамана всегда говорила, что чужаки приносят с собой зло. Жаль, что Пхубу вспомнила это слишком поздно. Кому ей молиться, кому предложить в дар свою жизнь — забирайте её гибкие пальцы, и сильную спину, и чёрные волосы, которые господин целовал в их лучшие с Пхубу ночи. Женщина задумчиво касалась пучка на затылке — в нём терялись узкие тесьмы с ритуальными орнаментами. На её коленях лежал недоплетённый амулет: совиные перья, бисер, перекрещивающиеся нити и знаки, высеченные на косточках снежной лисицы. Только хватит ли жадному горю её любви?

Юноша постанывал под шкурами, борясь с горячечным сном, но Пхубу знала, что сейчас больше ничем не могла ему помочь. Половицы заскрипели под ногами — женщина тихо вышла из комнаты, пахнущей натопленным деревом и лечебным варом. Она нашла господина там, где Длинный дом переходил в скалу — вечно холодный гранитный зал. Здесь пировали чужеземцы, и здесь ворчал большой камин, чьё тепло уносили сквозняки.

Господин сидел в кресле и смотрел на пламя, лизавшее закопчённые камни. Лицо мужчины казалось дряхлым — скулы заострились, а глаза выцвели. Длинные скрюченные ногти лениво царапали подбородок, и на руках, как реки, набухали лилово-синие вены. Треугольная бородка и седые волосы сливались с холодной породой стен.

Пхубу молча опустилась у ног господина, а тот словно бы её не заметил.

Он всегда умел скрывать свои чувства. И, когда чужаки вошли в его дом, забылся лишь на мгновение — Пхубу помнила, как он вздрогнул, увидев незнакомца с ожогами. Но потом господин говорил с пришедшими, и отвечал на их вопросы, и держался спокойно и твёрдо, не выдавая своей тревоги. Но той же ночью рухнул в кресло перед одним из очагов — Пхубу не знала зрелища страшнее.

Господин выглядел мёртвым. Пляска огня отражалась в его совершенно пустых глазах, и Пхубу с ужасом понимала, что его кожа тронута инеем и тленом. Женщина различила призрак паутины в волосах и в складках морщин, наледь на ресницах. Господин сидел так до рассвета, застывший и неподвижный, — смотрел, как бесновалось пламя, вслушивался в хруст горящих веток, и трещины ползли из-под его ногтей. Он думал, и Пхубу могла только догадываться, о чём.

Сейчас господин хотя бы походил на живого, и женщина уткнулась лбом в его колени.

— Ступай спать, — попросила ласково. — Здесь слишком холодно.

Он не ответил, лишь выдохнул — изо рта пошёл пар — и закашлялся.

Пхубу уже приносила ему одеяла и тёплые отвары, но господин говорил, что не нуждается в этом. И сердце женщины сжималось от боли, когда он хрипел и мёрз, но отказывался от помощи. Пхубу коснулась губами его лежащей на коленях ладони — та была ледяная. Господин не оттолкнул, хотя и не подался навстречу. Задумавшись, он придерживал лоб пальцами другой руки, упираясь о подлокотник. И смотрел на огонь.

Пхубу прижала его ладонь к своей щеке. Так казалось, что господин её гладил.

— Тебе следует поспать. И пойти в тепло.

Он молчал, а Пхубу медленно поднялась, проскальзывая между коленей, и обвила его шею, прильнула с поцелуем.

У губ господина был вкус крови и приближающейся беды.

***

Когда Инжука пришёл в себя, Фасольд уже готовился рвать и метать от нетерпения. Для него и его воинов ожидание непозволительно затянулось — ещё немного, и Хортиму бы не удалось избежать худшего. Но сейчас, впервые за долгий срок, на сердце юноши было легко.

— Княжич, — прохрипел Инжука, с усилием поднимая шею. Он до хруста сжал руку Хортима и притянул к своему лбу. — Княжич…

Поэтому его любили даже слабым, изгнанным и обожжённым. Бешено любили, страшно — Соколья дюжина знала, случись что, Хортим Горбович не бросит никого из них. Когда чужие князья требовали их крови, когда они умирали от ран и сгорали от болезней, — Хортим не раз доказывал, что не отступится от своих людей. Свободной ладонью юноша похлопал Инжуку по плечу.

— Ложись, — кивнул на примятую постель. — Набирайся сил. Ты нам здоровым нужен.

— Когда отплываем? — не выпуская руки Хортима — сцепленные пальцы упёрлись в грудь, — тукер всё же откинулся на подушку.

— Как только встанешь на ноги.

— Побыстрее бы, — проворчал Фасольд за спиной княжича. — Нежишься здесь, а мы ждём.

Он стоял у окна в трещинках морозных узоров. С потолка свисали пучки трав и обереги айхов — хмурясь, Фасольд щупал одно из перьев, связанных с бусами и костяными пластинками. Потревоженные амулеты постукивали и шуршали, кружились в воздухе.

Над бровью Инжуки выступила жилка, но Хортим легонько толкнул соратника в грудь. Показал, что переживать не о чем, — Инжука и так чувствовал себя виноватым.

— Отдыхай, — княжич по-отечески потрепал его за взмокшие волосы. — Боги, как я рад, что ты очнулся.

Скрипнули половицы — вошедшая Пхубу держала крынку с водой, и лицо айхи было темнее ночи. Ленты вышивки на переднике напоминали змей, а красно-коричневый подол лизал лодыжки, укутанные в шерсть. Хортим ещё помнил встречу с приветливой Пхубу, но с тех пор женщина если и смотрела на них, то злобно и сердито, будто кто-то её обидел, хотя Хортим знал, что, кроме Инжуки, к ней не приближался никто из его дружины.

В чёрных глазах Пхубу плескался дёготь. Она смерила Фасольда и бренчащие амулеты таким взглядом, словно желала вцепиться воеводе в горло. Поставив крынку на скамью, Пхубу шумно выдохнула, и Хортиму стало стыдно. Что они натворили? Приятное овальное лицо хозяйки исказила лютая, жгучая ненависть — что ещё произошло с тех пор, как они пересекли порог?

— Нам нужно идти, — тихо произнёс Хортим, а Инжука стиснул его руку сильнее, не желая выпускать. — Послушай, мы помешаем Пхубу, а она ведь пришла тебя лечить.

— Хорошо. — Пальцы тут же ослабли. Инжука вздохнул — в горле заклокотал кашель: — Как скажешь, княжич.

Хортим наклонился к нему, приблизился нос к носу.

— Поправляйся.

Уходя, он поблагодарил хозяйку, решив, что уж этому слову — «спасибо» — Вигге должен был её научить. Но Пхубу не ответила. И тогда Хортим позвал за собой Фасольда, не сводящего с женщины настороженных глаз. Тот кивнул Инжуке — и вышел в коридор.

— Странная баба.

— Мы не лучше, — Хортим погладил переносицу, направляясь в глубь дома. — И не забывай, жизнь Инжуки — её заслуга.

— Я заметил, как ты носишься со своим тукером, — Фасольд провёл костяшкой пальца по седому усу. — Мои люди не созданы для ожидания, княжич. Сколько можно? Они хотят добычи и моря.

Будет им море. Что о добыче… Утекающее время жалило Фасольда ещё и потому, что ему слишком не нравилась вторая часть сказки о Сармате. Та, где он не чудовище, а мужчина, любящий своих жён в недрах горы.

Они нашли Вигге в одной из маленьких комнаток, чьи стены были занавешены вытканными полотнами айхов — жёлто-красный, коричнево-синий и редкие чёрно-зелёные нити с нанизанными костяными бусинами. Хозяин стоял рядом со вдающейся в стену каменной жаровней. В руках он сжимал кинжал, а на углях догорали его седые волосы. Отросшие пряди Вигге обрезал до середины шеи.