Голубой бриллиант (Сборник)

Петрович по своей натуре был человеком добрым, внешне

относился и к "правым", и к "левым" одинаково терпимо и

лояльно, но друзей со стороны художников у него не было. Это

не мешало ему не чувствовать одиночества и находиться в

курсе как внутренней жизни страны, так и внешних событий.

Он постоянно выписывал по совету генерала газету "Советская

Россия" и "Красная звезда", журналы "Молодая гвардия" и

"Наш современник". Свободное от работы время читал

художественную, главным образом историческую литературу, а

с весны до поздней осени частенько выезжал за город на

природу.

74

Но не только успех его скульптуры, о чем

свидетельствовали оживленно толпящиеся у "Первой любви"

зрители и кем-то положенная гвоздика (мысль - "кто тот

поклонник"?
– А ему хотелось, чтоб это была поклонница, - не

покидала его и приятно интриговала), но и нечто пока не

совсем осознанное поднимало его настроение. Он подошел к

незаконченной композиции "Девичьи грезы" и, оценивающе

глядя на безликую голову и едва намеченные кисти рук,

подумал о Маше: сюда бы ее лицо, ее руки. Эта мысль

впервые родилась там, в выставочном зале, и он совсем не

случайно, а с тайной надеждой обронил тогда фразу "Ваше

лицо просится в мрамор" и был несколько огорчен, что Маша

никак не отреагировала на его деликатный намек-

предложение. Он поставил на плитку чайник и начал готовить

себе картофельное пюре. Он любил его с капустой

собственного засола с множеством различных приправ. Любил

перед этим опробовать кусочек деревенского сала, которое

ему постоянно присылала младшая сестра Лида - смоленская

колхозница. Вообще Иванов был не прихотлив к пище,

равнодушен к разного рода деликатесам даже в "застойное

время", когда вопрос продуктов не составлял никаких

проблем. Любил он и чай, крепкий, душистый, с примесью

разных трав. Кофе держал ради гостей. Быстро пообедав - на

это он отпускал пять, максимум десять минут, - Алексей

Петрович зашел в спальню и включил магнитофон с записью

русских песен и романсов в исполнении Бориса Штоколова и

лег на диван. Он боготворил этого певца, его могучий

многокрасочный голос и ставил его в один ряд с Шаляпиным.

Особенно нравилось ему "Утро туманное, утро седое" на слова

Тургенева, а также романс П.Булахова "Гори, гори, моя звезда",

тютчевское "Я встретил вас", "О, если мог выразить в звуке"

Л.Малашкина. Он решил сегодня по случаю открытия выставки

дать себе полный отдых, т.е. не прикасаться ни к пластилину,

ни к глине. Он заново воскрешал в памяти сегодняшнюю

встречу со своей первой любовью - Ларисой, но мысль его

почему-то упрямо и настойчиво обращалась к Маше, к ее

образу, запавшему в душу с того первого мгновения, когда их

взгляды совершенно случайно, а может быть, по воле рока

скрестились в немом изумлении. Он пытался найти ответ на

свой же вопрос: чем она затронула интимные струны его души,

так долго не звенящие и казалось, умолкшие навсегда. Машу

нельзя было назвать красавицей, которые сверкают внешним

блеском, как фальшивые бриллианты, сработанные из горного

75

хрусталя. В ее облике не было ничего такого, что мгновенно

поражает воображение и ласкает взор. Ее глубокая спокойная

задумчивость и, пожалуй, преднамеренная, если не

прирожденная, простота и скромность вызывали в нем какое-

то смутное предчувствие внутреннего богатства и красоты. Все

это увидел в ее глазах, таких особенных, неповторимых,

честных и умных. А могучий, проникновенный бас Штоколова

до осязаемости, до сердечной боли рисовал знакомую картину,

созданную очаровательным Тургеневым:

Утро туманное, утро седое.

Нивы печальные снегом покрытые...

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица давно позабытые.

....................................

Многое вспомнишь родное, далекое,

Слушая говор колес непрестанный,

Глядя задумчиво в небо широкое...

Алексей Петрович протянул руку к стоящему рядом с

диваном магнитофону и нажал клавишу. В доме воцарилась

звонкая тишина, а в очарованной душе Иванова звучал уже не

голос Штоколова, а его собственный, не слышный для

посторонних голос:

Вспомнишь обильные страстные речи,

Взгляды, так жадно, так робко ловимые,

Первые встречи, последние встречи,

Тихого голоса звуки любимые.

"Взгляды, так жадно, так робко ловимые". "О ком это, о

чьем тихом голосе?
– мысленно спросил он, вспоминая тихий

голос и... жадный взгляд.
– Точно сказано: у нее был жадный и

робкий взгляд. Это все о Маше". Почему о ней, и при чем тут

она? Уж скорее это должно относиться к Ларисе, его первой

любви. Но о ней почему-то не хотелось думать и не было

желания встречаться с ней еще раз, тем более в его

мастерской. Ей видите ли, хочется посмотреть на его

искусство. А что она в нем понимает? - уже с неприязнью

подумал он и чтобы отвлечься от неожиданно свалившихся на

него странных размышлений, решил ознакомиться со статьей

Льва Толстого, которую принес ему епископ Хрисанф. Как-то он