Голубой бриллиант (Сборник)

женатый на еврейке, поспешил амнистировать Израиль,

отменив решение Генеральной Ассамблеи, принятое

большинством государств в 1975 году о сионизме, как форме

расизма и расовой дискриминации. Тогдашнее советское

руководство поддержало решение Генеральной Ассамблеи

ООН. А нынешнее с восторгом двумя руками голосовало за его

отмену. "О чем это говорит, - спрашивал Якубенко Иванова и,

не дожидаясь ответа, говорил: - О том, что сионизм укрепил

свои позиции во всем мире и, главное, в нашей стране.

Потому-то Израиль плюет на все решения ООН и Совета

безопасности, ведет себя, как международный гангстер, на

которого нет управы, ибо за его спиной стоят сионистские

США. Израилю все позволено: ежедневно убивать

палестинских детей, бесчинствовать на оккупированных им

арабских землях. И если раньше до "перестройки" наше

правительство поддерживало арабов, то нынешнее -

аплодирует сионистским детоубийцам".

Да, генерал прав. Обеспокоен активностью сионистов у

нас и епископ Хрисанф, только он предпочитает не говорить об

этом громогласно. Боится. А кого? Своего патриарха или

иудеев, стремящихся к интеграции в православии? Иванов

спросил об этом владыку напрямую, что называется в лоб.

Владыко горестно улыбнулся, повел плечами и промолчал.

– А каково окружение Ельцина, что из себя представляет

его команда, все эти бурбулисы, гайдары, шахраи?
– спросил

Алексей Петрович Дмитрия Михеевича.
– Я вот читал, что отец

Егора - Тимур Гайдар писатель и адмирал. А дед по

материнской линии - писатель Бажов.

– Отец, конечно, контр-адмирал, но никогда никаким

кораблем не командовал, а начиная с капитан-лейтенанта

плавал по волнам газетных страниц, то есть заурядный

журналист. А ты бы лучше поинтересовался, кто у Егора бабка

по отцовской линии, - то есть мать Тимура?
– По лицу Дмитрия

Михеевича пробежала хитрая язвительная усмешка, и он

добавил свое привычное: - То-то и оно!

3

На другой день Иванову пришлось снова побывать на

выставке вместе с Якубенко. Посетовав на Алексея Петровича

79

за то, что тот не пригласил его на вернисаж, генерал в шутку,

естественно, приказал своему бывшему подчиненному

исправить ошибку и, не откладывая в долгий ящик,

сопровождать его в Манеж. Иванов выразил сожаление, что не

успел к выставке перевести бюст генерала в материал - еще

не был даже отформован в гипсе, на что Дмитрий Михеевич

махнул рукой, сказав, что это совсем не обязательно, что

военные, особенно генералы сейчас не в моде, что ему

хочется посмотреть, как выглядит "Первая любовь" среди

других скульптурных работ. На этот раз зрителей было гораздо

меньше, чем вчера - возможно, по случаю понедельника, - и

они около двух часов внимательно рассматривали

выставленные работы. Дмитрия Михеевича раздражали и

даже возмущали произведения "авангардистов", которые он

называл хороводом бездарей и подонков. Иванов старался

гасить его слишком эмоциональную неприязнь, объясняя тем,

что среди зрителей есть поклонники и такого искусства, что

всякий художник имеет право на свое видение мира, на свой

стиль и манеру, хотя сам Иванов не принимал и не

воспринимал опусы "авангардистов", - он был неисправимый

убежденный реалист.

Возвратясь с выставки и наскоро пообедав, Алексей

Петрович занялся формовкой портрета Дмитрия Михеевича.

Услугами форматоров он пользовался редко, особенно сейчас,

когда так немилосердно взвинчены цены. Это довольно не

простое мастерство он освоил, когда работал в мастерской

академика с формовщиками высокого класса.

Он не успел облачиться в рабочий комбинезон, как в

дверь позвонили. Сегодня он никого не ждал и хотел было

сделать вид, что его нет дома. Но звонки настойчиво

повторялись, пришлось открыть. Перед ним у порога стояла

Лариса Матвеевна в шубе из черного каракуля и пушистой

шапке из белого песца. Иванов мучительно удивился

нежданному визиту, а она заговорила извиняющимся тоном:

– Была у своей знакомой тут недалеко и решила зайти. А

телефон не помню, где-то у Маши твоя визитка.

Иванов не стал изображать на своем лице радость, но и

недовольства не показал. Лишь сухо пригласил, распахнув

дверь: - Пожалуйста, заходи в мою хижину.

В прихожей, помогая ей снять шубу, небрежно-

равнодушным голосом объявил:

– Собирался поработать.

80

– А я вот видишь - помешала. Конечно, лучше бы

позвонить. Да так получилось. Ты уж извини меня, я ненадолго.

Я так была рада нашей встрече на выставке. Надо же. Вот и

совсем не собиралась, и не хожу я по выставкам. А тут какая-

то сила потянула меня. Мы с Машей проходили по Моховой,

смотрим, народ толпится. Маша говорит: давай зайдем, -

сбивчиво и торопливо тараторила она, проходя в кабинет, и

остановилась в нерешительности.

Приход ее для Иванова был совсем некстати, он не знал,

о чем им говорить. Ворошить прошлое, такое далекое и уже

как бы и нереальное, он не намерен. Все чистое, светлое, но

очень короткое, что было между ними, перегорело в молодой

душе, превратилось в пепел, не оставив ни обид, ни упреков.

Перед ним сидела старая женщина с подштукатуренным

лицом, отмеченным печатью уныния и грусти. Одета она была

в дорогой темно-коричневый бархатный костюм, престижный

четверть века тому назад, и светлую блузку, на которой

покоились крупные бусы. Речь ее была торопливая, манерная,