Good Again

Он кивнул с потерянным видом, плечи его безнадежно поникли. Почему он решил пройти через это? Все оттого, что Пит был не такой, как я, он не убегал и не прятался. Он никогда бы не стал скрываться по закоулкам и шкафам, как я. Предпочитал столкнуться с грубой реальностью лоб в лоб. Порой ему нужно было время, ведь и он был не железный. Но он не стремился сбежать от самого страшного, ни от одной крупицы боли. Он принимал ее, зная, что только так он ее сможет одолеть и оказаться по ту сторону. Я ошибалась. Он был достаточно силен. Он не боялся, что, оказавшись здесь, развалится на части, потому что знал — он сможет это вынести. И хоть шагнуть в пропасть гораздо легче, чем из нее выбраться, он может удержаться на краю. Это в его власти. Поэтому то, что отнял у него охмор, все равно потом к нему вернулось, чтобы он снова стал самим собой. Его притяжение, внутренняя сила, столь мощное, что это было неизбежно.

Мы шли домой, погруженные каждый в свои мрачные мысли. Мне бы хотелось, чтобы он радовался. Ведь мы предприняли конкретные шаги для возрождения пекарни. Панем теперь живет по гуманным законам. И я смогла сдержать свой гнев, хотя еще месяца три назад мне это было не под силу. А мэр, встречаясь с нами, думает не о том, кого я убила и что сошла с ума, а лишь о том, что его сыну не нужно теперь жить под гнетом грядущей Жатвы, что его жизнь не будет теперь биться в лапах вечного страха. Мы выжили. Что же сместилось в земной гравитации, что я теперь стала оптимисткой, в то время, как Пит рыскает впотьмах?

Я видела, что он снова ускользает. У него не было приступов уже больше месяца, И вот он вновь мог вдруг меня покинуть. И я постаралась поскорее отвести его домой, пока его не стали бить судороги. Вопрос об обеде уже даже не стоял. Я поспешила его раздеть и снять его протез, прежде чем уложить его в кровать, а он пытался притормозить приступ, кусая себя за руку, но зрачки все равно быстро расширялись, и в них была видна крутая тропка, что уведет его вскоре в дикий лес его навязчивых и извращенных видений.

— Не надо, — я сунула ему в руки подушку. — Неправда, Пит. Это все неправда.

— Откуда ты можешь знать. Тебя там не было, — ответил он мне не своим голосом.

– Нет, там меня не было, но ведь сейчас я здесь и говорю тебе: то, что ты видишь — неправда.

Он помотал головой, и из его груди раздались душераздирающие, животные звуки, от которых мне стало невыносимо жутко.

— Все горит, — стонал он, вцепившись в голову руками, с силой дергая себя за волосы.

Я забралась позади него в кровать и постаралась усмирить эти властные руки.

— Так все и было, Пит, но теперь огонь уже давно погас. Все в прошлом. Все неправда, — я стала покрывать поцелуями его лицо, плечи, все, до чего могла дотянуться.

Он плакал, рвался, всхлипывал так горько, что я и сама начала плакать. Он повернулся в моих объятиях и вцепился в меня, одежда, которую я не успела с него снять, уже промокла от слез. Он вновь и вновь повторял их имена, его блуждающие руки до боли сжимали меня, ногти врезались мне в спину, в ткань моего платья и глубже, в кожу. Приступу так и не удалось захватить его до конца, он был лишь одной ногой на территории безумия, за ясными границами реальности. Но я терпела все это, ведь я нужна была ему в качестве надежной поддержки, стойкой и сильной. Лишь так он мог отыскать путь назад, ко мне.

Дрожа всем телом, он не пытался сдержать своих слез, они так и катились по его лицу.

— Спой мне, Китнисс, пожалуйста, — умолял он меня.

Он не забыл.

Я судорожной думала, что же ему спеть. И вдруг эта песня неожиданно пришла мне на ум — такая старая, не похожая на все песни, что мы обычно пели. Ее как-то отец пел матери, когда она была расстроена после их ссоры — о чем они спорили, я уже и припомнить не могла, так это было давно. Могли ли они чувствовать. Как скоро, слишком скоро всему этому придет конец? Я вспоминала печальные переливы отцовского голоса, умоляющие нотки в нем. Песня была не обо мне. Она была о любви по принуждению, но я запомнила ее раз и навсегда, сама того не зная, и вот теперь снова выпустила в мир. Еще один мне подарок от отца. Мой голос немного хрипел, ведь я давно не пела, но я все равно не могла отказать Питу, что бы тот ни попросил.

Почему ты так печален?

В твоих глазах слезы…

Не сомневайся, доверься мне.

Не нужно стыдиться слез,

Открой мне свое сердце,

Я знаю, как нелегко тебе в эти трудные времена…

Вокруг сгущается мрак,

И ты не знаешь, как поступить…

В чем бы ты ни признался,

Ничто не заставит меня усомниться в тебе, перестать любить тебя…

Я буду рядом с тобой,

Я не уйду.

Я никому не позволю причинить тебе боль,

Я буду рядом с тобой…

Он стал затихать, вслушиваясь в мой голос, концентрируясь на нем.

Ты не находишь себе места, ты сам не свой…

Не держи ничего в себе,

Расскажи мне все.

Что за тайну ты скрываешь?

Когда тебя что-то тревожит, я тоже теряю покой,

Я всегда чувствую тебя, ведь ты живешь в моем сердце…

Если ты стоишь на распутье,

Не зная, чью сторону принять,

Позволь мне разделить твой путь, пойти вместе с тобой,

Даже если ты выберешь неверную дорогу…

Я буду рядом с тобой,

Я не уйду.

Я никому не позволю причинить тебе боль,

Я буду рядом с тобой!

Позволь мне быть рядом в эти трудные времена,

И я никогда не покину тебя,

Я всегда буду рядом с тобой.

Он повернулся ко мне, зрачки его снова были нормальными, и я вдруг взяла высокую ноту.

И когда…

Когда вокруг сгущается мрак,

Тебя охватывает одиночество…

Но теперь ты больше не будешь одинок!

Я буду рядом с тобой,

Я не уйду.

Я никому не позволю причинять тебе боль.

Я никогда не покину тебя,

Позволь мне быть рядом в эти трудные времена,

И я никогда не оставлю тебя.

Я буду рядом с тобой,

Я не уйду.

Я никому не позволю причинить тебе боль,

Я буду рядом с тобой.

Он протянул руку и дотронулся до моего лица так ласково, как может только луч солнечного света, струящегося из открытого окна. Его голова вновь легла мне на грудь, и я почувствовала, что напряжение, державшее его тело в заложниках, спадает, оставив после себя пустоту и усталость, от которой тяжелели веки. И я держала его в объятьях, ища в его лице признаки возвращающегося безумия, но их там больше не было. Когда его одолел сон, я все еще нависала над ним, охраняя его, как яркие фонари, что теперь освещали наш город.

***

В конце концов, я и сама задремала, убаюканная его ровным дыханием. Проснулась я от того, что он зашевелился, пристраивая голову поудобнее у меня на груди. Руки его чертили неясные узоры на моих ладонях. Я чуть было не вырубилась опять, но сон вспугнуло его настойчивое прикосновение.

— Ты в порядке? — неуверенно прошептала я, наклонившись к нему.

Он кивнул и замолчал так надолго, что меня снова стала засасывать дрема, взор мой туманился, я так и дрейфовала между сном и бодрствованием.