Good Again

21. Каждый человек имеет право на справедливые и благоприятные условия труда в безопасной среде и вступление в трудовые союзы.

22. Каждый человек имеет право на достаточный жизненный уровень и медицинскую помощь в случае болезни.

23. Каждый человек имеет право на доступное, бесплатное образование.

24. Никакая власть, избранная или назначенная, не имеет права предпринимать действия, направленные к уничтожению прав и свобод, изложенных в декларации.

Даже не будучи историком, я понимала насколько огромны подобные уступки. Если именно к этому привели наши с Питом жертвы и потери, то, возможно, сожалеть о них — все равно что совершать предательство. На миг я испытала непривычное чувство гордости за то, что была Сойкой-пересмешницей. Но это была лишь краткая вспышка, ведь на поверку в итоге я оказалась всего лишь эгоисткой. Взглянув на Пита, на его покрытые шрамами ладони, искусственную ногу, вспомнив об имени Прим, начертанном в основании монумента, мне пришлось бороться с первобытным желанием плюнуть на эту доску. Меня саму это желание повергло в шок. И я похоронила этот порыв в глубине сознания, с пометкой вновь вернуться к нему и обдумать, а также обсудить его с Доктором Аврелием на нашем следующем сеансе.

Держа в руках толстую папку с огромным множеством бумаг, Пит продолжал увлеченно обсуждать с секретарем и мэром то, какие еще разрешения нам впредь необходимы. К счастью для нас, в городе нашлось подходящее здание, и нам не нужно было возводить пекарню на пустом месте. Мисс Бинчен развернула карту города и показала, где находится здание и участок под ним — не так уж далеко от рынка. Она обещала к завтрашнему дню утрясти вопросы собственности и, если мы будем всем довольны, дать делу ход. Это было на самом деле очень хорошо, ведь прежде мы полагали, что на открытие пекарни уйдет по крайней мере полгода.

Мэр вновь улыбнулся и пожал нам на прощание руки.

— Прошу, не стесняйтесь мне звонить, если вам что-нибудь понадобится, — он замолчал из-за наплыва чувств. — У меня маленький сын, у которого в этом году могла быть первая Жатва. Вы помогли его спасти, и я думаю, не будет преувеличением сказать, что этот Дистрикт, да и вся это страна перед вами в большом долгу, и мы обязаны устроить ваше будущее! — такое заявление нас с Питом просто ошеломило. Мэр Гринфилд, справившись с собой, снова протянул нам руку, уже не так порывисто. — Когда откроется ваша пекарня, окажите мне честь стать первым покупателем.

Пит улыбнулся и потряс ему руку, кивнув в знак согласия.

— Не сомневайтесь. Я буду рад видеть там и вашего сына. Как его зовут?

— Уэсли. Так назвала его мать, — глаза мэра подернулись дымкой, прежде чем он вновь совладал с собой.

— Передайте Уэсли от нас большой привет и наилучшие пожелания, — сказала я, чувствуя свое родство с этим незнакомым мне осиротевшим мальчиком.

Мэра Гринфилда мои слова вроде как подбодрили.

— Ему будет очень приятно это услышать. Он ваш большой поклонник, — и он опять надел на себя маску профессиональной отстраненности. — Тогда до встречи. Приятно вам провести остаток дня. У нас тут неподалеку есть место, где подают прекрасные холодные напитки. Очень вам рекомендую.

— Непременно там побываем, — любезно ответил Пит.

Когда мы выходили, мне стало стыдно за то, что я до этого так злилась. Мне было странно сознавать, что, хоть сама я и считала себя всего лишь съехавшей с катушек девчонкой, в глазах большинства людей мы оба все еще были героями. И сердце кровью обливалось при мысли о сыне мэра — ведь я сама слишком хорошо знала, что это такое — жить без материнской заботы и ласки, каким потерянным при этом себя чувствует ребенок. Взглянув на Пита, я осознала, что эта боль нам с ним обоим хорошо знакома.

— Так странно, когда люди пытаются нас благодарить, — произнесла я тихо, встретившись с ним глазами. — А я-то всегда думала, что меня все ненавидят за то, что я убила Койн.

— Люди ее не очень-то любили. К тебе же в Дистрикте все питают особую симпатию, — ответил он.

— Вообще-то к нам обоим, я полагаю, — сказала я.

Он лишь кивнул, думая о чем-то своем.

— Я хочу сейчас кое-куда сходить, — он сжал мою руку.

Я сразу поняла, куда он намерен пойти, и внутренне собралась.

— Конечно, куда захочешь.

Мы повернули к тому месту, где прежде стояла пекарня Мелларков, дом, в котором жил Пит до того, как Игры перевернули для нас с ног на голову само понятие «дом». Теперь дорога была совершенно не похожа на грязную и засыпанную угольной пылью улицу времен моего детства. Он тоже это заметил? Пока мы шли, я прильнула к нему и прислонила к нему голову. В нем всегда было столько оптимизма, столько доброты. Но в этот миг я была готова вновь вынести любые муки, лишь бы пройти этот путь вместо него, облегчить его ношу, хотя и знала — эту дорогу он может осилить только сам. Я же могу только оставаться рядом и попытаться подставить ему плечо.

Когда мы дошли до места, где была пекарня, все вокруг было в движении. Вокруг все бурно застраивалось, и на соседнем участке вовсю работала бетономешалка. Повсюду были разложены горы стройматериалов, из земли на месте фундаментов торчала арматура, которую и собирались заливать бетоном. Но на месте пекарни пока не было ничего, ни здания ни даже кусочка дерева, которое бы свидетельствовало о том, что прежде здесь жили люди — бомбардировка все стерла в прах и пыль. Как будто прочитав мои мысли, Пит присел на корточки и растер в пальцах комок грязи.

— Они все здесь. Каждый из них. Я видел записи. Никто не выбрался. Ни мама, ни отец, ни Рай, ни Баррик. Планолеты первым делом ударили по торговым кварталам, по тем, кто жил получше и всегда с ними сотрудничал. Они хотели так всем показать, что никто не может быть в безопасности. На Шлак им было даже больше наплевать — они-то думали, что, если кто и выберется, все равно все перемрут с голоду в лесу. Только они не учли, что с ними окажется Гейл, и что Тринадцатый их всех отыщет, — голос Пита звучал так уныло, монотонно, что я даже перестала дышать. — Они заставляли меня смотреть, как ты приказываешь их всех убить, снова и снова, раз за разом, — он посмотрел мне прямо в глаза, и кровь застыла у меня в жилах. — И я был так уверен, что все так оно и было, когда увидел тебя в Тринадцатом, что мог растерзать тебя на части. И чуть было тебя и правда не убил, — он помолчал. — Как ты вообще меня выносишь? — чуть слышно прошептал он.

– Нет, Пит, не говори так. Даже думать так не смей. Это за тебя говорит Капитолий, а не ты сам. Я знаю, — говоря это, я взяла его лицо обеими руками. — Они тебя пытали и набили тебе голову всей этой ложью. Как я могла считать, что ты сам в этом виноват?

Он свесил голову на грудь и тяжело задышал.

— Я не могу открыть пекарню, не сказав им последнее «прости». Я и так слишком долго с этим тянул.

— Ты не был готов, — я смотрела ему прямо в глаза, чтобы он не пропустил ни слова.

Он кивнул и снова понуро опустил голову.

Я не очень-то умела говорить нежности и утешать, но слова сами собой слетели с моих губ.

– О, милый, не надо так, — я крепко его обняла, игнорируя нескромные взгляды рабочих с соседней стройки. — Ты восстановишь пекарню. Начнешь новую жизнь, может, даже лучше прежней. Ты самый замечательный человек на свете из всех, кого я знаю. Они бы тобой гордились и не хотели бы, чтобы ты истязал себя от чувства вины, — я поцеловала его, не заботясь о том, смотрит ли кто-нибудь на нас. — Они все равно остаются с нами, так или иначе, в том, что мы делаем, что выбираем, — он все еще смотрел в пространство, силясь что-то там разглядеть. — Пожалуйста, пойдем домой.