Good Again

Он посмотрел на меня, его глаза блестели ярче обычного.

— Паршиво спал. Но скоро со мной все будет хорошо.

— Можем просто сделать перерыв, — предложила я.

— Нет, все нормально. Я хочу тут все закончить, — ответил он отрывисто.

Я осторожно кивнула, но приняла такое объяснение.

И тут опять встрял Хеймитч.

— Малыш, я бы прямо сейчас не отказался от рагу из белок. Что скажешь, солнышко? Может стряхнёшь пыль со своего оружия и добудешь нам что-то на обед?

Я так и опешила. В последние месяцы охотилась я крайне мало. Как бы я ни любила лес, уединение, утреннюю свежесть в чаще, ощущение натянутой тетивы в руке, свист стрелы, которая летит, чтобы поразить добычу — я больше нигде не могла найти этих ощущений в своей повседневной жизни, — но нынче лес стал для меня местом, населенным призраками.

Я бродила по нему и вдруг начинала думать о Гейле, и мое сердце обливалось кровью. И это было неизбежно — ведь никто кроме него и моего отца никогда не ходил со мной в лес. Прежде охота была преступлением. Теперь все было по-другому, но я не знала, смогу ли я в одиночку одолеть всех этих призраков. И все же зов леса плачем отдавался в моей душе, звал меня, и противиться этому зову было не менее мучительно, чем вспоминать. Я терялась во всех этих нелегких мыслях, когда Пит поймал мой взгляд и тихо прошептал:

— Ты стреляешь белок как никто другой. Всегда прямо в глаз. Готов поставить на это сырные булочки.

Я невольно вскинула голову: и из-за того, что он повторил давным-давно сказанное его отцом, и из-за искушения.

— Сырные булочки? Ты для меня их еще не делал!

— Не заставляй людей ждать! — пророкотал Хеймитч, — иди и подстрели парочку белок, солнышко.

Пит посмотрел на меня так, как будто знал наперед, что я собираюсь сделать, едва ли не раньше меня самой. Его рука, сжимавшая черенок лопаты, казалось, начала подергиваться, но он погасил эту дрожь, стиснув его так, что побелели костяшки пальцев. И я на миг задалась вопросом, что с ним такое, но потом опять переключилась на свои спутанные мысли. Не могла же я сказать Питу, отчего я так скованно себя веду. Даже зная, насколько терпимо он относится к перепадам моего настроения, как снисходителен к моему невменяемому состоянию, в силу не до конца забытого рефлекса, из-за любви, которую он когда-то ко мне испытывал. Я была не в состоянии оценить свои чувства, знала только, что умру, лишь бы он был в безопасности, даже теперь, но это лишь с натяжкой можно было бы считать любовью. Любовь означала боль и потери. Любовь была ловушкой, что заставляла идти на самопожертвование ради неопределенной цели. Судьба жестоко обошлась с моей любовью, и я не решалась предаться ей снова. В свете этого сырные булочки Пита были единственным, хоть и слабоватым стимулом для того, чтобы отправиться на охоту. В том подвешенном состоянии, в котором я пребывала, я была не готова делиться с ним многими вещами, и уж точно не печалью, связанной с Гейлом. И я обещала себе, что просто уйду ненадолго в лес, подстрелю белку-другую и тут же вернусь.

Мне оставалось лишь зайти на минутку к себе домой, чтобы взять охотничью сумку, лук и колчан со стрелами. Прогулка же до леса показалась мне спуском в могилу. Воздух хоть и был прежним, повеял на меня нездешним холодом, как только я приблизилась к забору. Прежде, когда я туда ходила, я старалась не слишком много думать о том, что я делаю, просто искала место, которое прежде дарило мне успокоение. Теперь же я вся была на взводе, и отсутствие Гейла терзало меня как острые ледышки. Мне всегда было с ним так просто. Но я потеряла его навсегда, и подозрение, что это он приложил руку к изобретению той адской бомбы, делало чувство потери только острее. Может потому что умом я больше не задавала вопросов, я знала, кем он был для моего сердца. В моем чувстве к нему не было того волнения, которое я испытывала рядом с Питом, но я не пыталась причислить его к какой-то категории, оно было за гранью всех категорий.

В голове у меня что-то запульсировало, стоило мне приблизиться к забору. Если я не смогу сосредоточиться даже для того, чтобы настрелять чертовых белок, я ведь могу просто вернуться назад, ничего не объясняя.

Бесшумно ступая, скорее по привычке, чем намеренно, я послала стрелу в зазевавшуюся белку. Повторила это еще три раза. Быстро отряхнув их и сложив добычу в сумку, я без оглядки кинулась обратно к воротам.

***

Вернувшись к дому Пита, в саду я никого не обнаружила, а стул Хеймитча валялся перевернутый на боку. Неожиданно по спине у меня пробежал недобрый холодок, и я тут же сгруппировалась и присела на корточки, озираясь в поисках опасности. Я даже зарядила свой лук, вытащив из-за спины стрелу. Из дома до меня донесся приглушенный шум, и я рванула к входной двери, чувствуя, как в груди поднимается знакомая паника. Чутье охотника редко меня подводило, и присутствие опасности я могла ощущать за милю.

Едва открыв входную дверь, я увидела на полу свежую кровь. Шагнув внутрь, я затаилась и вновь обратилась к своему слуху. Звук, что я слышала снаружи, доносился из соседней комнаты, и, завернув за угол, я без промедления туда направилась. И замерла в дверном проеме.

Мне видна была одна лишь спина Хеймитча, которая загораживала сидящего на диване Пита. И к месту меня приковало то, что Пит был весь охвачен дрожью. Я могла разглядеть лишь его ноги, и судя по тому, как они подергивались, все его тело пребывало в тисках мучительного спазма. Когда я рванулась вперед и оказалась рядом с Хеймитчем, мне стало видно, что алые струйки стекали из раны у Пита на голове, заливая ему рубашку. Кроме того, у него были в кровь разбиты губы, и еще один кровавый ручеек струился по подбородку. В ужасе я рванулась на кухню, чтобы схватить там полотенце, готовая обрабатывать его раны, хотя то, как ходило ходуном его тело, пугало меня.

— Хеймитч! Ты что, собираешься дать ему истечь кровью? — прошипела я, бросаясь к Питу.

Но Хеймитч отстранил меня, вытянув руку.

— Не трожь его. Он может броситься и навредить тебе.

— Какого черта здесь творится? Черт возьми, Хеймитч, что с ним? — я снова сделала движение в сторону Пита, теперь уже более настойчиво. Вид его крови поверг меня в ту же степень крайнего отчаяния, что я испытывала некогда в пещере. Хеймитч же сграбастал меня за обе руки и затряс.

— У него приступ. Он так здорово их от тебя скрывал, что ты думаешь, что с ним все хорошо. Проклятье! — прошептал Хеймитч с яростью в голосе. — Тебе нельзя просто кидаться к нему. Он может сделать в таком состоянии все, что угодно.

— Хеймитч, он разбил себе голову и губы в кровь, и она все еще течет. Я не собираюсь просто так это оставить, — вырвавшись из его захвата, я уселась на колени рядом с Питом, слыша, как Хеймитч бранится на чем свет стоит у меня над головой.

— Пит, ты меня слышишь? — сказала я, пытаясь поймать его блуждающий взгляд.

Его дрожь стала более явной, зубы были плотно сжаты. Странные, похожие на крики животного стоны доносились откуда-то из его горла.

— Пит! Не правда. Не правда. Не знаю, что ты видишь, но это все не правда. Пожалуйста, вернись к нам. Вернись ко мне.

Я попыталась его погладить, но он резко от меня шарахнулся. Я сделала еще одну попытку, и он в ответ дернулся уже не так явно. Продолжая ласково трогать его лицо и волосы, я шептала ему, что все будет хорошо, что то, что он слышит, это всего лишь мы. Лицо у него все пошло пятнами, челюсть была судорожно сжата, ладони сжаты в кулаки. Мне было за него ужасно больно. Как долго это уже продолжалось? Как глупо с моей стороны было думать, что он остался невредим, что все внутри него не было безвозвратно сломлено?

Он все еще весь невольно трепетал. И мое сердце все снова пошло трещинами, которые зародились в нем еще на Квартальной Бойне и когда он был захвачен Капитолием, сосущая яма внутри вновь разверзлась, и мне потребовалось невероятное усилие, чтобы не усесться в углу и не заорать от гнева и отчаяния. Вместо этого я уселась ему на колени, приникла к нему и крепко прижалась всем телом. Его голова легла мне на грудь, и я принялась мурлыкать что-то ему прямо в ухо, как делала когда-то Прим, когда она просыпалась посреди ночи после смерти нашего отца. Внутри меня была такая пустота, что я опять расплакалась. Неужели я пролила еще не все свои слезы? Я нежно расцеловала лицо Пита, легонько касаясь губами его лба и щек. И хоть меня и щекотали его брови, я все же не останавливаясь рассыпала поцелуи и по его виску.

Хеймитч стоял рядом с нами как часовой на посту, готовый в любую секунду вмешаться, если Пит поведет себя агрессивно, но в этом не оказалось нужды. Пламя, которое в нем разжег яд ос-убийц, скоро потухло, и Пит от прикосновений моих рук и губ расслабился. Кулаки начали разжиматься, и он медленно тоже обвил меня руками. Взглянув на меня затуманенным взглядом, он прошептал дрожащим от изнеможения голосом:

— Прости…

Я мягко его перебила:

— Тебе не за что извиняться. Ложись и отдохни. А я принесла белок для рагу, помнишь? Разбужу тебя, когда они сготовятся, — в ответ на мою попытку его отпустить, он сжал меня лишь крепче. Сила в его руках не вязалась с измотанным выражением на его лице.