Good Again

Но я так и не встала. И снова Сальная Сэй оставила еду за порогом спальни. А я снова ее проигнорировала. Впрочем, я не смогла сопротивляться долго чувству голода и к полудню все-таки открыла дверь, чтобы сгрызть зачерствевший тост и пару холодных яиц. Оставив поднос с объедками за дверью, я снова заползла в постель.

Прошел еще один день, когда я ничего не делала, лишь плыла по течению, и меня стала все больше терзать тревога, которая лишь усилилась, когда я услышала, как меня зовут по имени. Поначалу раздалось деликатное:

— Китнисс, открой дверь, — я замерла, поняв, что это Пит, и меня с новой силой захлестнуло чувство вины, приковавшее к постели. Вот какой я всегда была: ненадежной, эгоистичной, потребительски относящейся к людям, которые имели несчастье меня любить. Я закрыла голову подушкой, чтобы отгородиться от его голоса.

И тут как будто кто-то повернул выключатель, потому что он вдруг начал барабанить в дверь и звать гораздо настойчивее:

— КИТНИСС! — меня вдруг сорвало с кровати, потому что то, что я услышала, напомнило мне о том, как он звал меня издалека в конце Квартальной Бойни, когда нас с ним разлучили у дерева молний, и он наполнил меня все тем же страхом. Потом я услышала, как Пита оттаскивают от двери, и громкий голос Хеймитча, который убеждал:

— Не делай этого. Она еще не готова выйти.

— Это безумие! Что если с ней что-нибудь случилось? — голос Пита разнесся по всему дому.

— Раз она ест, то с ней, очевидно, все в порядке, — ответил Хеймитч, пытаясь рассуждать разумно. — Если ты продолжишь в том же духе, у тебя случится приступ. Она взрослая женщина. Она выйдет, когда сможет это сделать.

Когда его оттаскивали от двери, злой голос Пита не утихал:

— Так вот ты значит как… Один приступ, и ты не желаешь иметь со мной ничего общего? Так что ли, Китнисс? — он так громко орал, что даже стены, кажется, отражали его беснование. Но я была не в силах пойти к двери. Только глубже зарыться в подушки. И от переживаний у меня скрутило живот.

— Пошли отсюда. Немедленно! — требовал Хеймитч.

— Мне не нужна грёбаная нянька, Хеймитч!

– Нет, но тебе не помешало бы немного здравого смысла. Ты думаешь убедить ее, крича и околачиваясь возле ее дома?

До меня донеслись шаги Пита, гораздо более тяжелые, чем всегда, я слышала, как он вышел из дому и с размаха хлопнул за собой входной дверью. Потом он не менее шумно зашагал по двору, так, что, казалось, даже земля содрогалась.

Хеймитч — кого он защищал? Меня или Пита?

То, что он мне сказал, явно подразумевало то, что Пита нужно было защищать от меня. Если у меня и оставались в жизни незавершенные дела, после всего того горя, что меня постигло, то все они касались Пита. Он как солнышко во мраке снова взошел для меня здесь, в Двенадцатом, принося в мою жизнь свет и тепло, освещая жаром своего сердца руины моей убогой жизни. Но что я могла дать ему взамен? Разве делала я что-то, кроме того, что принимала его хлеб, его общество, его доброту? Если прежде я ещё не достигла дна в ненависти и презрении к себе, то сегодня я определенно умудрилась это сделать.

***

Я проторчала в своей комнате еще два дня и две ночи — наедине с неизменными кошмарами. И чем дольше я оставалась взаперти, тем больше я терзалась. Разве попытка спрятаться от мира может здесь как-то помочь?

И бесконечно задавалась вопросом: мучается ли и он по ночам от нескончаемых кошмаров? По опыту я знала, что он тоже не изгнал ужас из своих снов. Даже если он и не кричал и не бился во сне, а лишь застывал, вновь наблюдая во сне то, чего он боялся больше всего. И вовсе не то, как сам он истекает кровью. Однажды он сказал мне, что его кошмары были о том, как он меня теряет, а когда он, проснувшись, находил меня рядом, то сразу испытывал облегчение. Может, теперь, когда я от него закрылась, его кошмары стали невыносимы? Как он сам справляется с такими вот ужасными ночами?

Неужели я, вопреки себе самой, все-таки его любила? И на что это было бы похоже, люби я его? Стала бы я любой ценой пытаться сохранить его жизнь на Арене, жертвуя собой и обрекая таким образом мою семью на медленную смерть? Стала бы я сходить с ума от горя, когда его не вытащили с Бойни, прячась в шкафах и вентиляционных шахтах? Обрекла бы на смерть почти весь наш Звездный отряд, пытаясь добраться в Капитолии до Сноу, чтобы отомстить ему за то, что он отнял у Пита, у меня? Это что ли любовь? От этой мысли я ожесточенно замотала головой.

Ну, а теперь, когда он здесь, что я творю? Предаюсь своему горю, своему эгоизму, скрываюсь с его глаз, оставляя его в одиночестве блуждать в лабиринте темных кошмаров и исковерканной памяти.

Я уже места себе не находила. За окном стояла смоляная ночь, солнце давно село. Ноги сами собой спустились с кровати и повели меня вниз, на первый этаж. Накинув на себя отцову охотничью куртку — пижама вряд ли смогла бы защитить меня от ночной прохлады - я пробежалась пальцами по спутанным спросонья волосам. Стоило открыть входную дверь, как меня окутала холодная стена тумана, заставив дрожать всем телом. И я рванула через лужайку, мимо соседних домов в Деревне Победителей к дому Пита, и распахнула его входную дверь.

Заметив, что внизу горит только ночник, и сделав вывод, что он спит наверху, я подумала, что напугаю его, если вдруг вырву его из лап сна, какой бы жуткий кошмар его при этом ни терзал. Но я бросила его в одиночестве так надолго, что мне пора было это срочно исправлять.

Проскользнув в незапертую дверь, я оставила куртку и сапоги у входа. Тихонько поднялась по лестнице и остановилась только на самой верхней ступеньке. Даже отсюда чувствовался сквозняк из спальни: Пит ведь всегда любил спать с открытыми окнами. Планировка этого дома во всем совпадала с моей, так что в любом случае хозяйскую спальню — вправо и до конца коридора — долго искать мне бы не пришлось. И заглянув в приоткрытую дверь, я сразу же его увидела. Он лежал в постели, все тело его застыло в напряжении, руки прижаты к бокам, спина его едва ли не дугой выгибалась над кроватью.

Стоило мне к нему подойти и заметить, как искажены его прекрасные черты, и у меня упало сердце. Рухнув возле кровати на колени, я уставилась на него во все глаза. Как же мало он, такой добрый и светлый — меньше, чем кто-либо другой — подходил для выпавшей ему тяжкой участи: участия в Играх, Революции, и для этого бесцветного существования, которое он влачил теперь. Почему он должен был страдать из-за полыхавшей внутри меня безумной ярости, доводящей меня до белого каления, так что мне приходилось усилием воли ее подавлять? Этот бешеный огонь никогда не доводил до добра.

Ощущение от того, что я была с ним наедине, в темноте, как будто бы вне времени и пространства, было так оглушительно, что я едва удержалась от того, чтобы не сбежать. Вместо этого я взяла его руку и прижала её к груди.

— Пит, — прошептала я.

Он заворочался во сне, но сразу не проснулся. Я попыталась еще раз и, чуть сильнее сжав его руку, снова тихо произнесла его имя:

— Пит.

Он застонал и ясно проговорил:

— Китнисс, — его ладонь стиснула мою до боли, но я терпела. Он все еще спал, и я убрала светлые локоны у него со лба, и даже в темноте могла заметить, где именно огонь лизнул его по лбу и волосам. Именно это мое движение окончательно его и разбудило. Он судорожно вдохнул и произнес ошарашено: