Good Again

— С твоего позволения, я бы хотел применить старинный вид терапии, изобретенный еще до Темных Времен, и показавший высокую эффективность у пациентов, к которым она применялась. Он называется когнитивно-поведенческая терапия*. Пит стал получать похожую практически сразу, как оказался в Тринадцатом, хотя некоторые методы отличались из-за уникальности оказанных на него воздействий. Я пошлю тебе копию книги, которая обобщает основные постулаты и подходы этого метода. Он исходит из того, что депрессия порождается неспособностью мыслить в положительном ключе, и большая часть этих мыслительных процессов происходит на уровне бессознательного и основана на твоих прежних переживаниях. Это может рассматриваться в очень широком смысле. Ты и сама использовала некоторые их этих техник, даже сама этого не осознавая — пытаясь отвлечься, стараясь не думать о том, что причиняет тебе боль, занимаясь созидательной деятельностью и окружая себя людьми активными и позитивными. Мы будем работать над созданием у тебя положительных установок, которые будут противостоять проявлениям чувства вины и ненависти к себе. Расскажи-ка мне, Китнисс, как организован твой день, что ты обычно делаешь?

Немного подумав, я описала свой обычный день — завтрак с Питом и Сальной Сэй, работу в саду, обед с Питом и иногда Хеймитчем, и то что мы порой расходимся, когда ему надо в город, а я возвращаюсь к себе домой и околачиваюсь там без дела или сплю. Ужин с Питом и Сэй, недолгое сидение у телевизора и отход ко сну.

— И что из этого ты делала до того, как тебя выбрали на Жатве? — спросил Доктор Аврелий.

— Сада у нас никогда не было. Мы с отцом промышляли охотой. Когда отца не стало я стала охотиться уже сама по себе. И телевизор смотрела только когда это было обязательно, — я ненадолго замолчала. — В общем, не так уж много.

— Ты ведь охотница и хорошо стреляешь из лука. Разве ты не скучаешь по этому?

Пришлось задуматься.

— Я хожу иногда, но… — пробормотала я.

— Так ты избегаешь ходить на охоту? — спросил он.

Точно, я этого избегала. Ходила только, когда меня просили добыть белок. Раньше меня это успокаивало, но теперь это лишь напоминало мне о…

— Гейл, — сказала я тихо. — Это напоминает мне о Гейле.

— Понимаю, — помолчав, сказала доктор. — Насколько я помню, он был твоим партнером на охоте. Ты любишь охотиться?

— Да. Не только охотиться — вообще бывать в лесу, гулять, лазать по деревьям, — меня захлестнула ностальгия.

— Можно ли считать, что это было важной частью твоей самоидентификации до Игр?

— Да.

— Ну, Китнисс. Я дам тебе небольшое задание на дом. Сходи на охоту. И обязательно возьми с собой блокнот. Сконцентрируйся на том, что ты думаешь и чувствуешь. И не старайся загнать свои чувства поглубже. Если тебе захочется поплакать, покричать, или просто быть собой, не надо сдерживаться. Но помни о том, что тебе надо все это занести на бумагу. Будет здорово, если ты сходишь в лес больше одного раза. И мне бы хотелось поговорить с тобой через неделю и пройтись по твоим записям. Я тебе пришлю специальный журнал для записей, но пока что подойдет любая тетрадь или листочки бумаги. Что ты об этом думаешь?

— Выполнимо, — ответила я.

— Ну, тогда, Китнисс, давай попрощаемся до следующего раза. Я буду ждать твоего звонка.

Положив трубку на рычаг, несколько минут я сидела молча. С лица пока так и не исчезли следы слез. Мной овладели опустошенность и сонливость. Медленно, будто прилипая по дороге к полу, я добралась до дивана в гостиной Пита и тут же на него рухнула, не в силах подняться по лестнице в спальню. Даже не произнося вслух имя Прим, я открыла этому доктору темные глубокие залежи моей печали. Я смутно припоминала, как он выглядел — простой на вид мужчина с высоким лбом, широко расставленными глазами, круглыми очками, аккуратно сидящими на его длинноватом носу. На вид ему было лет пятьдесят, и в его темной шевелюре уже наметились залысины, но он, в отличие от большинства капитолийцев, не стремился искусственно совершенствовать свой внешний вид и выглядел вполне обычно не только для столицы.

Подумав о его визитах ко мне после смерти Прим, я вновь мысленным взором увидела, как его подбородок опускается к нему на грудь, услышала его мягкий храп, наполнявший комнату, в которой я сидела, пялясь в пустоту, не слыша ничего вокруг. Воспоминание подернулось дымкой, и я почувствовала, что и сама проваливаюсь в дрему, и тоже уже сонно посапываю.

***

Проснулась я от доносящегося с улицы рыка Хеймитча, который на чем свет стоит костерил своих гусей — они в сотый, наверное, раз сбежали из своего хлипкого загончика. Еще немного полежав, чтобы обрести внутреннее равновесие, я наконец осторожно села на диване. Потерла ладонями лицо, чтобы отогнать остатки сна. Услышав движение на кухне, я встала, и позевывая отправилась на поиски Пита – он, как оказалось, распаковывал на кухне коробки с мукой и прочими ингредиентами для выпечки. На столе лежал большой, еще не распакованный брусок мягкого белого сыра**, который казался особенно аппетитным в теплом предвечернем свете. Даже не стараясь особо. Я двигалась тихо, как тень. И Пит не заметил моего появления, пока я не возникла перед ним и не положила голову ему на плечо. Он вздрогнул от неожиданности, но после, поняв, что это я, тут же облегченно выдохнул.

— Соня, — добродушно сказал он.

— Угу-м, — буркнула я.

— Ты как всегда красноречива, — Пит усмехнулся.

— Я такая, — вздохнула я, чувствуя, как с меня слетают остатки сна и мной овладевает жажда деятельности. — Давай я тебе помогу.

Распаковав припасы, он разложил их по разным шкафчикам на кухне. По сравнению с моей кухня Пита выглядела как рабочее место профессионального шеф-повара: целая армия кастрюль, горшков и прочего инвентаря, причем для чего нужны некоторые из этих сосудов я даже не знала. А в кладовой у него было полно муки и всяких вкусных вещей, вроде шоколада, сахарных трубочек, хлопьев, разноцветной посыпки и желатина. У него были формы для коржей, маффинов, противни для печенья, и множество всяких щипцов и лопаточек. Мы по-прежнему получали наше вознаграждение как победители 74-х Голодных Игр, хотя мы и были последними победителями в их истории, ибо 75-е Игры знаменовали собой рождение Революции. И было ясно, на что уходят «победные» выплаты Пита. Мои же шли разве что на Сальную Сэй — как еще использовать свои деньги я не могла и ума приложить.

Снова взглянув на сыр, я вдруг ощутила до чего же голодна. Сегодня я ела только раз, после нашего позднего пробуждения, да и то всего лишь ломтик вчерашнего хлеба с супом из белок, который наварил нам Хеймитч. Тут же потянувшись за ножом, я отрезала себе хлеба, намазала на него сыр, соорудив бутерброд. Стоило мне поднести его к губам и откусить, и я невольно застонала — такое это было объединение. А когда подняла глаза, заметила, как пристально, хотя и с легкой улыбкой, глядел на меня Пит. Почувствовав укол совести, я проглотила то, что жевала, и спросила:

— Хочешь кусочек?

Он подошел и осторожно взял меня за запястье той руки, в которой у меня был хлеб.

— Только попробую.

Поднес мою руку к губам и откусил от бутерброда совсем немножко, не переставая глядеть мне в глаза.

— Вкусно, — шепнул он, прожевав, и лицо его было так близко, что я могла почувствовать его дыхание, когда он это сказал. Он слегка стиснул мою руку, и я оказалась как в тумане.

И просто кивнула. Не знаю почему, но в моей груди что-то стеснилось, и какая-то искра пробежала по кончикам пальцев, в которых был зажат хлеб. Он отпустил мое запястье, а я вдруг поняла, что глаз не могу оторвать от того, как перекатываются желваки на его челюсти, когда он жует. Кивнув на брусок сыра, он сказал:

— Отгадай, что я из него сделаю?

Вынырнув из своего внезапного ступора, я переспросила, пожалуй, слишком резко:

— Что?

— Ну, ты же принесла белку…

И как только до меня дошло о чем это он, я захлопала в ладоши прямо как ребенок:

— Сырные булочки?

— Уговор дороже денег. Хочешь мне помочь?

— Да! Ты его весь используешь? — спросила я застенчиво. Я была готова добавлять такой сыр буквально в любое блюдо.

Он с пониманием ответил:

— Оставлю кое-что тебе.

— Ладно, — мой жизненный опыт не позволял мне недооценивать значения еды, особенно такой хорошей.

Пит приступил к делу, и я пыталась быть ему полезной, подавая ему то, что он просил. Но по большей части я просто путалась у него под ногами, пока он творил волшебство. Я тоже умела готовить — в первую очередь, тушить с овощами то, что добывала на охоте — еду для бедных, которую приходилось растягивать, заботясь более не о вкусе, а о питательности. Но глядя на то, как Пит создает будущее тесто, как планомерно смешивает в плошке муку и сахар и осторожно добавляет туда болтушку из теплой воды и дрожжей, я невольно чувствовала свою неполноценность. Поставив печь разогреваться, я стала резать сыр, позволяя солоноватой жидкости стекать по бороздкам на разделочной доске, и украдкой его пробуя, когда была уверена, что Пит не видит. Его широкие ладони усиленно работали, сильные пальцы разминали еще нежную и податливую массу. Меня увлекли движения его рук, когда он крутил образовавшее шар тесто, вытягивал его и снова сжимал, но не слишком сильно, чтобы не разорвать. Выпуклые мышцы на его предплечьях играли, когда он раз за разом спрессовывал тесто рукам, а оно раздавалось под его напором, когда он крутил его и снова разминал, пока не придал наконец нужную ему форму. Когда же он в итоге добился того, чтобы некогда отдельные, сухие и влажные ингредиенты превратились в пухлый гладкий шар, он его ущипнул, нежно переместил в большую миску и накрыл куском ткани, чтобы дать ему потомиться возле духовки. И выставил на кухонном таймере тридцать минут, чтобы тесто как следует поднялось.