Good Again

Первой прервав поцелуй, я прижалась к нему лбом, чтобы выровнять дыхание, а потом забралась в его постель, и мы оказались лицом к лицу. Закипавшая во мне лихорадка улеглась не сразу, и я знала, что, поддайся я ей, и с голодом, который за ней последует, будет не совладать. Пит тоже дышал неровно, но протестовать не стал, просто обнял меня покрепче. Так мы и лежали, ласковые руки сплелись друг с другом, моя ладонь скользила вверх и вниз по его груди. Бешеный ритм его сердца постепенно выровнялся, дыхание стало спокойным и глубоким.

Вскоре я еще ближе придвинулась к Питу. В той самой позе — голова покоится у него на плече, рука - на груди, освобожденная от протеза его нога уместилась между моих ног, и он обнимает меня обеими руками — мы погрузились в сон, возможно, первый для нас сон без кошмаров за долгие месяцы.

========== Глава 7: Лабиринты ==========

Когда я открыла глаза, утро уже давно вступило в свои права. На миг я опешила оттого, что отделка в спальне была иной, что на моей талии лежала крепкая рука, а ноги были прижаты к кровати тяжестью чужого бедра. Потом до меня дошло, что я в спальне Пита, и в животе опять проснулось теплое волнующее чувство, от которого щеки вспыхнули, а сердце забилось чаще. Было не очень-то удобно, но я боялась пошевелиться, боясь его разбудить. Не обращая внимания на то, что он меня сдавил, я сфокусировалась на его ровном дыхании, на ритме, в котором поднималась и опадала прижатая к моей спине широкая мужская грудь. Еще я чувствовала, как что-то стало твердо и настойчиво сзади давить на мое бедро. Сначала я была шокирована, но потом я вспомнила, как часто я замечала и прежде, в поезде, признаки его утренней эрекции. Обычно я от него просто отодвигалась, но на этот раз так разомлела, что решила просто не обращать внимания. Мне не хотелось, чтобы этот блаженный покой был нарушен.

Через несколько минут он все-таки зашевелился. Дыхание участилось, приобнимавшая меня рука задвигалась, притянула меня поближе к его теплой груди. То твердое, что прижималось к моему бедру, вдруг дернулось, и с моих губ сорвался всхлип, когда я ощутила, как в ответ у меня что-то закололо внизу живота. Я могла только порадоваться, что ему не видно моего лица, которое в этот момент пылало жарким смущением. Он слегка повернул таз и взволновавшее меня давление исчезло, я снова смогла расслабиться, хотя то, что прижималось к моим бедрам, как будто бы оставило на них невидимый отпечаток. Мягкие светлые волосы защекотали мне щеку, когда он потянулся ближе, чтобы поцеловать мое плечо, и тихо застонал.

— Эй, — прошептала я и протянула руку, чтобы взять двумя пальцами его за ухо, погладить невероятно нежную кожу на мочке и краешек розовой раковины. Это импульсивное движение доставило мне отчего-то огромное удовольствие.

Пит в ответ вновь застонал и зарылся носом мне в волосы.

Я же лишь усмехнулась, и пролежала так, не двигаясь, еще несколько минут. Когда же я почти уверилась, что он снова заснул, он нежно развернул меня к себе лицом, не убирая рук с моего бедра и талии.

— Я так хорошо не спал уже целую вечность, — прошептал он, рисуя кончиками пальцев неясные, отвлекающие меня узоры на пояснице. И я чувствовала себя тетивой лука, которую натягивают все туже и туже.

— И я тоже, — едва смогла ответить я, ведь его прикосновения прогнали из головы любые связные мысли.

Пит молчал, принявшись теперь накручивать на пальцы мои волосы.

— Мы могли бы это повторить… сегодня ночью, — пробормотала я.

Его глаза вспыхнули.

— Я только за. Мне этого ужасно не хватало. Так гораздо легче выносить кошмары.

— Знаю, — я вдруг ужасно застеснялась его присутствия, чувствуя, что мысли туманятся от одолевающей меня томительной тяги.

— Ты уже ходила в город? — спросил Пит, меняя тему.

— Нет, — ответила я нервно. — Мне просто было… не до этого…

— Это нормально. Я собирался на станцию, чтобы забрать посылки из Капитолия. Вот думаю, может, ты захочешь пойти со мной?

У меня забилось сердце. Я все готова была для него сделать, но вряд ли я бы вынесла чужие любопытные взгляды, которых в городе было не избежать.

— Пит, пожалуйста, прости меня. Но я просто… не могу… — и я уткнулась лицом ему в грудь.

— Ладно. Схожу сам попозже. Хеймитч составит мне компанию. Ему тоже надо пополнить запасы, ну, ты понимаешь.

— Так, значит, Хеймитч легко может меня заменить? — принялась я его поддразнивать.

— Никто не может тебя заменить, — сказал он серьёзно.

В ответ я потянулась к нему и покрыла легкими поцелуями линию его подбородка. Меня больше не смущало, когда он говорил мне подобные вещи. В груди у меня поселилось новое щемящее чувство, но это была не боль, а ожидание. Сама бы я не смогла произнести чего-то подобного тому, что говорил мне Пит, но никто на свете не мог испытывать чувств сильнее, чем их сейчас испытывала я. Они меня переполняли, как воздух до отказа надутый шар, вот-вот готовый лопнуть.

***

Когда день стал клониться к вечеру, я, наконец, сдержала обещание. Прежде чем отправиться на станцию, он набрал телефонный номер в своем кабинете и передал мне трубку, чтобы быть уверенным, что этот разговор и вправду состоится. Когда Доктор Аврелий ответил, я чувствовала, что слова застревают в горле. Сначала мне пришлось откашляться, и только потом сказать: «Доктор Аврелий, это Китнисс Эвердин». Удовлетворенный Пит тут же вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.

После весьма напряженной паузы, мой собеседник, видимо, отойдя от шока, заговорил:

— Китнисс! Я уж думал, мне придется самому отправиться в Двенадцатый, чтобы услышать твой голос.

— Ну, Пит может быть весьма настойчив, когда ему это нужно, — ответила я, немного расслабившись оттого, что в его голосе звучала только явная озабоченность, а никак не обвинение.

— Он молодец, что настоял. Твоя терапия здесь была не очень продуктивной.

— Ну да, я вела себя, как овощ, а вы дремали, — ответила я сухо.

Доктор Аврелий хохотнул.

— Да, мне тогда был нужен отдых. Знаешь, ты тогда не готова была говорить, и я точно не собирался заставлять тебя это делать. У меня нет привычки подавлять моих пациентов. Ну, хватит обо мне. Давай лучше о тебе. Как прошло твое возвращение?

Я набрала в легкие побольше воздуха и рассказала ему о своей затяжной депрессии, о прострации и уходе от мира — о том, что толком не ела и даже не мылась два месяца. Пока не вернулся Пит, я не звонила матери и даже редко слезала с дивана. Поначалу, я стеснялась, когда рассказывала ему это, как будто бы я выставляла на посмешище своё ужасное бездействие. Но свидетельствуя против себя самой я странным образом обретала ощущение силы. Раз я смогла это преодолеть, смогу и рассказать об этом. Временами я начинала плакать, и тогда он меня успокаивал, все время делая заметки, и мягко поощряя меня продолжать, когда воспоминания о страшных кошмарах парализовывали меня. Я извинялась за свои слезы, но Доктор Аврелий не считал их слабостью, и внимательно прислушивался ко всему, что я говорила. Рассказала я ему и про приступ Пита, и то, как заперлась от него. Рассказывая вслух о нашей странной жизни, я испытала чувство огромного освобождения, в первую очередь, от своих страхов, и, когда я наконец выговорилась и умолкла, мне стало гораздо легче.

— Китнисс, я очень ценю твою откровенность. Я знаю, что все это было для тебя весьма непросто: переосмысливать то, что вогнало тебя в депрессию, —, но это поможет тебе впредь не терять способность к действию. Ты не можешь просто взять и перестать горевать о том, что твоя сестра приняла жестокую смерть, или что тебя бросила мать, когда она была нужна тебе больше всего. Это просто невозможно. Горе — очень могущественная вещь, оно живет в нас, и мы должны отдавать ему должное. Это неизбежное следствие любви, — Доктор Аврелий ненадолго замолчал. — Но горе в сочетании с чувством вины ведет к ненависти к себе, в этом корень депрессии — это гнев, обращенный внутрь. Это верно, что чувство вины в нас порождает чувство ответственности за смерть тех, кого мы оплакиваем, и тот простой факт, что ты жив, тогда как другие – нет. Хотя, я должен признать, что в твоем случае, как и в случае Пита, выживание далось вам дорогой ценой.