Город без людей
Шрифт:
«Знала бы, куда я смотрю! Впрочем, лучше ей этого не знать».
Он улыбнулся.
— Хорошо. Я закрыл...
Из-за штор в спальню пробивалось яркое полуденное солнце. Комната была безмолвна, как далекое воспоминание. А там, за окном, жила улица с автомобилями, ребятишками, торговцами.
— Ну, все?
— Нет... Не открывай... Нетерпеливый!
«Закрыл глаза!.. Жаль мужчину, который смог это сделать в присутствии нагой женщины...»
В ресницах Ахмеда дрожали, переливались полоски солнечного света, желтые, как лимон, красные, как черепица.
«Et l'or de leurs corps...» [76] Золотые тела юных таитянок... А моя Венера сейчас
76
И золото их тел... (франц.).
— Ты знаешь, вчера ночью я кончила читать ту книгу...
— Вот как?..
— Ну, ту, что была у меня в руках на прошлой неделе... Припоминаешь?
Ахмед, не открывая глаз, удобнее устроился в кресле.
— Да, припоминаю... — «Неужели у нее тогда была в руках книга? Не заметил».
— Конец книги такой чудесный!
— Они поженились, не так ли? — «Что они могли еще сделать?»
— Ах, знал бы ты, что там было!
— Что именно? — «Да что может быть?.. Разумеется, завели детей, сами старились, их растили. Ели, пили, смеялись, плакали. И, наконец, околели. Не рассказывай мне всего этого, дитя мое. Все это я знаю... Так уж люди созданы. Они не могут вести себя иначе в этом мире, где все заранее известно, как в таблице умножения».
— ...и когда женщина почувствовала руки доктора в своих руках, она испытала таксе счастье!..
— Вот как!.. — «Ах, счастье женщины, почувствовавшей руки мужчины в своих руках!.. Если бы ты не была так самоуверенна и действительно обладала умом, ты, может, смогла бы сравнить меня с лунным светом, отраженным в чашке с водой. И тогда бы мы вместе медленно погрузились в холодный, как лед, сон. Но ты, конечно, боишься смерти, этого истинного счастья, от которого невозможно убежать, которого нет в этой жизни и которое есть в небытии. Ведь ты не знаешь, что смерть не обязательное условие для того, чтобы умереть».
Легкий возглас заставил Ахмеда вздрогнуть. Женщина уколола палец булавкой.
«Я люблю тебя, моя дорогая, за то, что ты чувствуешь боль».
— А теперь я открою глаза.
— Что ж, открой. — «Открой, да получше смотри, глупец! Чтобы окончательно тебя оболванить, я не прикрыла свою грудь. Знаю, что ты сейчас сделаешь. Как бы там ни было, ты все-таки тоже мужчина. Сначала ты будешь смотреть на меня и улыбаться...»
Свет слепил Ахмеду глаза. Он смотрел и улыбался.
«У тебя задрожат губы и подбородок...»
Губы и подбородок Ахмеда задрожали.
«Ты раскинешь в стороны руки».
Ахмед раскинул в стороны руки,
«Дыхание станет порывистым».
Дыхание Ахмеда участилось.
«И ты вдруг кинешься ко мне...»
Ахмед закинул ногу на ногу и закурил сигарету.
«Роскошное животное... Через несколько минут ты будешь в моих объятиях. Низость, позор, лицемерие, ревность, зависть, злоба, ненависть, голод и страдание, ведущая к смерти алчность, надежда, выбивающаяся из сил, чтобы жить, и нищета, замешанная на всем этом, жизнь, беспричинные радости и, что еще хуже, имеющие причину слезы — все окажется у нас под ногами... На один миг, на один-единственный миг мы станем богами. Быть богом!.. Ты понимаешь?!. Быть богом, пусть даже одно мгновение!..»
«Какой идиот! —
подумала женщина. — Все еще ждет... Словно его пригвоздили к креслу!..»Она протянула белую руку к приемнику. Каскад фортепьянных звуков ворвался в комнату.
— Les trois В... — пробормотал Ахмед.
Женщина презрительно поморщилась:
— Что ты сказал?
— Один из трех великих... Брамс.
— Это еще что такое?
— Фортепьянный концерт Брамса. Молчи и слушай.
— Боже ты мой!
Неожиданно в комнате воцарилась мертвая тишина. Женщина выключила приемник.
Ахмед открыл рот, чтобы крикнуть: «Что ты делаешь, сумасшедшая?» Но не крикнул. Самка была сильна, очень сильна.
Женщина смеялась, распластав на кровати мраморное тело.
— Включила приемник, думала, на наше счастье попадется какая-нибудь славная песенка вроде «Человек в этот мир приходит лишь раз, ну так пой же, пой, веселись...»
Ахмед опять закрыл глаза.
«Эй, Минерва [77] , прости меня за то, что я проиграл в этой битве!»
— Если хочешь, я могу спеть тебе, — сказала женщина.
77
Минерва — богиня мудрости у древних римлян, покровительница наук, искусств и ремесел.
— Вот как?
— Хочешь?
Ахмед вздохнул.
— Хорошо, спой... — «Делать нечего, придется слушать».
— Что же тебе спеть? Может, эту: «Ах, кто еще на свете так вздыхает?» ...Или вот эту: «И ты научилась от Лейлы коварству?» ...Или, может, мою любимую: «Мы пришли сюда из Каламыша насладиться сладостным покоем...»?
— Какую хочешь...
Женщина затянула самозабвенно:
Мы пришли сюда из Каламыша Насладиться сладостным покоем...Ахмед слушал.
«Пришли — и хорошо. Но как безобразна ваша музыка!» Насладиться сладостным покоем...
«Не сомневаюсь в ваших добрых намерениях, но полюбить вас не могу».
Насладиться сладостным покоем...«И унести мой покой».
Насладиться...Звуки песни задохнулись в горле женщины. Ахмед понял — есть только одно средство заставить ее замолчать: закрыть своими губами ее рот.
«Как странно! — подумал он. — Если мы соединим две спины, два затылка, две ступни — ничего не получится. Но стоит нам соединить два рта, как возникает божественное ощущение! Именно в этом заключается вся тайна жизни. В этот миг где-то идут дожди, падают листья, цветы наливаются бутонами, люди рождаются и люди, люди, люди умирают... Я вижу их так же ясно, как тебя, моя дорогая. Одни — на соломенных матрасах, другие — под атласными одеялами, третьи — прямо на земле. Ты о них ничего не знаешь. Знаю я. Но что толку? В огромной жизни есть только одно мгновение, когда мы можем соединить наши миры. И оно вот-вот настанет...»
По ковру протянулись желтые солнечные полосы.
В этот момент кошке Сарман удалось стащить из шкафа на кухне отбивную котлету с косточкой. Из окна ванной она спрыгнула на балкон первого этажа, оттуда — на тротуар. Спасаясь от кошек, которые, почуяв запах мяса, кинулись за ней следом, Сарман помчалась по улице, затем стремглав выскочила на трамвайное полотно. На миг страшный грохот оглушил ее. Сарман замерла.
— Брысь!..
Мустафенди, смертельно ненавидевший всех кошек на свете, поднялся в трамвай. Опустившись на свободную скамью, выглянул в окно, желая посмотреть, сидит ли у трамвая кошка, на которую он только что крикнул.