Горячие пески

— Этот вопрос, батя, у нас с тобой давно решенный. Буду, как и ты, хлеб растить.

— Добре, дослуживай честь по чести. Чтобы командиры были тобой довольны и я сыном-пограничником гордился. Будущим летом обещал приехать погостить полковник Федор Михайлович Ивашкин. Готовься доложить ему о своих делах на заставе.

— Не подведу, в этом не сомневайся. У меня ведь есть на кого равняться — на вас обоих.

…Через три дня рядовой Корнев шел вдоль границы дозорной тропой. Из песков налетал прохладный ветер — приближалась туркменская зима. Последняя в его службе на заставе, думалось Корневу. Но где-то в глубине сознания возникла однажды и теперь все чаще тревожила мысль: а почему бы ему не последовать в жизни примеру полковника Ивашкина? Наверное, отец поймет его?..

ДО СВИДАНИЯ, БЕРЕЗЫ!

(Очерк)

Андрей Северинов проснулся с предчувствием, что наступивший день сулит ему немало счастливых минут и радостных переживаний. Но пока было тихо, слышалось лишь ровное дыхание спящих курсантов.

В окна брызнули первые косые солнечные лучи. Устоявшаяся за ночь прохлада таяла, по комнате растекалось тепло. Андрей взглянул на часы — скоро подъем. Он подумал о том, что вот и подошел срок, которого ждал годы. Наконец-то позади учеба в пограничном училище, настала пора проститься со всем тем, что наполняло здесь его жизнь. Проститься с полевым учебным центром, где, по словам его друга и однокашника Кости Гусева, пролиты ведра соленого курсантского пота, вдоль и поперек исползаны окрестные поля в стремлении овладеть тактическим мастерством. Окинуть прощальным взглядом перелески, где многие часы проведены в секретах в ожидании «нарушителей границы», проложены первые дозорные тропы. Поблагодарить уютный городок училища, ставший на четыре года родным домом, преподавателей — за науку, товарищей — за дружбу.

От этих мыслей сильнее застучало сердце.

На соседней кровати, свернувшись калачиком, похрапывал Костя. Его короткие рыжеватые волосы слежались и торчали хохолком из-под натянутой на голову простыни. Одеяло сбилось к ногам и свесилось до пола. Андрей поправил его, и Костя сразу же вытянулся, перевернулся на спину, сладко причмокнул. На курносое, рыжебровое лицо упал солнечный луч и еще резче проступили крупные веснушки, предмет постоянных шуток товарищей и огорчений парня. Весь он в эту минуту казался бронзовым.

Дневальный скомандовал подъем. Гусев сел, не открывая глаз, торопливо пошарил под кроватью, натянул растоптанные кеды. Андрей из-под прикрытых век наблюдал за ним. Тот сердито бормотал, что опять кто-то из кед шнурки выдернул. Наверное, Петька Чугунов, у него вечно кеды не зашнурованы.

— Ну ясно, Петенька! — сказал он хриплым со сна голосом, протер глаза, потянулся до хруста. — Он же, черт долговязый, вчера в баскетбол играл, а перед этим завязки искал. Выпуск на носу, а ему бы только мяч погонять. Погоди у меня… мастер спорта.

Костя погрозил Чугунову, спавшему в другой комнате, и, возможно, совершенно не причастному к пропаже шнурков, прислушался к старшинскому баску, раздававшемуся в коридоре. Он с удивлением посмотрел на неподвижного друга, поразился: всегда аккуратный и всюду поспевающий первым, чем нередко вызывал у Кости восхищение и зависть одновременно, Андрей не вставал и, уж не заболел ли в такой день?

— Андрюха, просыпайся, старшина строит на зарядку, — он толкнул друга в плечо.

Тот пружинисто вскочил, говоря:

— Эх, Костя, что нам старшина… Мы сами без пяти минут лейтенанты. Ты осознал этот исторический факт?

Он схватил Костю, прижал так, что у того в груди что-то хрустнуло, приподнял и закружил. Гусев с трудом выскользнул из его рук, сел на кровать, потирая бока.

— Медведь… чуть ребра не переломал.

— Понимаешь, Костенька, сон я видел…

Андрей не успел рассказать, что ему приснилось, как резко растворилась дверь.

— Кто здесь прохлаждается! — загремел старшина.

Курсантов словно ветром сдуло.

— Гусев, опять плетешься в хвосте… — старшина сердито погрозил вслед.

Костя обернулся, изобразил на веснушчатой физиономии необычайный испуг и стремглав бросился по коридору. Кеды разлетелись в разные стороны, он подхватил их и босиком пустился к выходу. Костя видел, что старшина сердится не всерьез. Знал и старшина, что курсант тоже пугается притворно. Это игра с той и другой стороны. Ведь сегодня оба они станут офицерами, у обоих начнется новая жизнь.

И дурашливость Кости, и смех курсантов, и снисходительная доброта старшины — все подчеркивало атмосферу дня.

После зарядки и завтрака курсанты получили задание: установить в классе новые учебные приборы, развесить схемы и плакаты.

— Торжество начнется после обеда, — словно оправдываясь перед выпускниками за невольную нагрузку, сказал офицер из учебного отдела. — К нам вот-вот молодежь подъедет. Начнутся вступительные экзамены. Ребята вас добром вспомнят.

Курсанты работали в охотку, с прибаутками. Но вдруг к радости начинала примешиваться легкая грусть: тут уже думают и заботятся не столько о них, сколько о тех, кто придет им на смену. Понимали, так и должно быть, так было всегда. Но все же…

Выполнив задание, Андрей с Костей прошлись по территории училища — захотелось напоследок заглянуть повсюду, сохранить в памяти каждый уголок. Прошлись вдоль стройного ряда пушистых елей, застывших словно линейные на параде. Потом долго сидели в беседке под склонившейся над нею старой корявой березой. Беседка стояла в глухом месте двора, за густыми зарослями вишенника. Отсюда слышно было, как, готовясь к выпускному вечеру, пробовали трубы музыканты.

Курсанты и раньше в свободные минуты, какие выдавались в распорядке дня нечасто, наведывались сюда. Слушали перезвон струн и мягкий баритон Петеньки, напевавшего негромко и задушевно. Парня все на курсе называли Петенькой. Как-то на репетиции художественной самодеятельности, завзятым участником которой он был все четыре года учебы, приглашенный на просмотр маленький сухонький старичок-дирижер, постучав палочкой по пюпитру, подбежал к нему и, заглядывая снизу вверх, сказал: «Петенька, этот звук надо вытягивать ниже…» И это — Петенька — по отношению к баскетбольного роста здоровяку было так неожиданно, непривычно, что всем понравилось и пристало к нему.

Чугунов на это не обижался. Он обладал добрым сердцем, на первый взгляд казался чудаковатым, о себе заботился мало и всегда был готов туда, где больше работы, где, может быть, не обязательно в нем нуждались, но поскольку он тут оказался, нагружали и его каким-нибудь делом. Он готов был пойти за товарища в наряд, выполнить любую хозяйственную работу, ничуть не заботясь, что, возможно, не успел приготовиться к очередному занятию, что будет спрошен и испытает неловкость за невыученный урок. Петенька вырос в интеллигентной семье, получил хорошее воспитание и удачно сочетал в себе многие полезные качества. Он имел отличный слух, играл на музыкальных инструментах, пел, занимался спортом, не отказывался ни от одной общественной нагрузки и при всем том… учился. За веселый нрав, бескорыстие и душевную щедрость его любили и уважали товарищи.

Нередко, прибежав из клуба в поздний час, он заставал в классе самоподготовки только Андрея и еще двух-трех курсантов, усердно вычерчивающих рабочие карты. Он знал любовь Северинова к решению тактических задач, и чем были сложнее они, тем упорнее Андрей искал решение. Его хватку, «военную косточку» не раз отмечали преподаватели.

Усевшись за стол, Петенька расстилал свою карту, вооружался цветными карандашами, командирской линейкой и, пристально глядя на Андрея, умилительно говорил: