Горячие пески

В очередной обход Корнев с Ивашкиным опять оказались у старых могил.

— Снова свежие ленточки подвязаны, — сказал Ивашкин. — Как думаешь, Петро, не может к этим могилам иметь какое-то отношение задержанный нами старик? Он же здесь вместе с нарушителями оказался… до появления на колодце.

— Кто знает. Возможно, есть связь. Погоди, разберутся во всей этой истории, наверное, скажут и нам.

Накануне, перед тем как их сняли с колодца, опять задул ветер, снова «пели» пески. Как и в первый раз, ветер разметал барханы, намел новые, зализал следы.

Дни эти показались длинными, малоинтересными.

— Ради чего жарились на солнышке, считали звезды по ночам? Все впустую, — высказался один из солдат, оставленный капитаном в помощь Корневу, когда собирались уже покинуть колодец.

— Ты это всерьез или так, для красного словца? — одернул его Бубенчиков. — Понимаешь ты, голова, что мы службу несли и если бы враг появился, готовы были его встретить, как надо.

— Ну, ясное дело.

— А если ясное, так чего ты на него тень наводишь? Может, думаешь, тебя оставили здесь отсыпаться?

— Не поучай, сам знаю, зачем меня оставляли.

— Тогда не мели глупостей.

«Точно, взрослеют юнцы», — подумал Корнев, намеревавшийся вмешаться в разговор и пристыдить солдата, да не потребовалось, Бубенчиков это сделал не хуже его.

Ивашкин же, слушая, подумал: не дразнил бы Серега насчет сна. Отоспаться, вот чего хотелось ему с той самой ночи, когда ходил с донесением к начальнику заставы. Но по разным причинам все не удавалось, и когда уже ехали в машине домой, он беспрестанно клевал носом.

На подъезде к поселку Бубенчиков растормошил его.

— А, что… в наряд? — Ивашкин встрепенулся, закрутил головой, со сна туго соображая, где он и зачем его будят.

— Очнись, мы почти дома. — Бубенчиков счастливо засмеялся, подмигивая товарищам, хлопнул Ивашкина по спине.

— Что за поселок? — Ивашкин окончательно проснулся и обрадовался зеленевшему по сторонам хлопчатнику, длинной цепочке тутовых деревьев, протянувшихся по кромке поля, стоявшим на окраине удивительно симпатичным, с веселыми окнами домикам.

Пустыня с ее похожими один на другой, «поющими» под ветром барханами, иссушенными зноем кустами саксаула да верблюжьей колючки осталась позади. Как тут не порадоваться!

— Все же ты запамятовал, Федя. Мы здесь на учебном пункте парились. Вон и погранотряд показался.

— Точно. Так надо же нашего командира навестить, — забеспокоился Ивашкин.

— Потому и крюк сделали, чтобы в санчасти побывать, — Бубенчиков постучал по кабине.

Из окошечка выставился сержант Воронов, спросил:

— По какому случаю тарабанишь?

— Товарищ сержант, притормозите возле магазина. Прихватим гостинцев для командира. — Бубенчиков вопрошающе взглянул на Корнева — все-таки он сейчас был за отделенного и все должно было делаться с его позволения.

Корнев согласно кивнул.

— Дельно придумал, Серега. Не с пустыми же руками навещать Тагильцева, — сказал он и начал рыться в карманах, извлекая мятые трешки и рубли.

— Остановлю, — пообещал Воронов.

Против обыкновения был он сегодня задумчив, немногословен. Рано утром появился на колодце, объявил приказ капитана Рыжова: боевая задача отделением выполнена, личному составу сняться с колодца и следовать в расположение заставы. Сборами же распоряжался ефрейтор Корнев, проследил, чтобы ничего из снаряжения не было оставлено. И когда все было готово, «гарнизон» отправился восвояси.

Дорогой пограничники закидали Воронова вопросами: как чувствует себя старший сержант Тагильцев, разобрались ли с нарушителями?

— Порядок. Приедете, все узнаете, — коротко ответил он и больше в разговоры не вступал.

Ивашкину показалось, будто сержант на него глядел по-другому, не как раньше, без снисходительности и постоянной усмешки. Хотя, возможно, это было и не так.

В магазин отправились Воронов с Корневым, за ними увязался Бубенчиков. Вернулись скоро, принесли три плитки шоколада и пакет мятных пряников.

— Пряники засохли, аж звенят, — сказал Бубенчиков, залезая в кузов. — Вся надежда на крепкие зубы нашего командира. Эх, цветов бы где прихватить. Для раненого цветы — как улыбка девушки, вроде бальзама…

— Во, силен Серега, — засмеялись пограничники.

— Разве не так? Вспомните, по весне маки и тюльпаны распустились вокруг… В квартирах офицеров на окнах, у нас в казарме букеты стояли. Как праздник! Помню, в нашем городе, повсюду цветочные киоски — извольте букет на любой вкус, со значением или просто так, для души, — развивал Бубенчиков свою тему. — К сожалению, тут в поселке не приходилось встречать цветочницу Анюту…

После этих слов солдаты замолчали, задумались. Черт такой, Бубенчиков, растревожил душу, разворошил память. Каждому вспомнилось что-то свое, давнее, заветное, чем, может быть, и с товарищем закадычным не вдруг поделишься.

У крыльца санчасти их остановил офицер в белом, без единой морщинки и застегнутом на все пуговицы халате. Под халатом угадывались погоны, но какого он звания — не понять.

— Извините, товарищ военврач, — сообразив, вышел из положения Бубенчиков. — Мы пришли навестить…

— Судя по пропыленным доспехам и африканскому загару на ваших лицах, вы прямо из песков — к старшему сержанту Тагильцеву… Всем отделением? — улыбнулся офицер.

— Так точно, — вступил в разговор Корнев и представился. — Исполняющий обязанности командира отделения ефрейтор Корнев. Можно нам повидать старшего сержанта?

— Разумеется. Чувствует он себя сносно. Сегодня мы разрешили ему вставать. Сейчас я приведу его сюда. Даю на свидание десять минут, — офицер повернулся, чтобы идти в здание, но его остановил Бубенчиков:

— Товарищ военврач, мы гостинцы прихватили, но… не нашли цветов. А у вас такие клумбы…

— Понимаю… Ну-ка, — остановил он пробегавшего мимо санитара. — Срежь ребятам… Сколько вас? Семеро? Семь штук, самых ярких, пышных. Да поживее, — поторопил он санитара, удивленного необычным приказанием капитана, всегда ревностно следившего за соблюдением порядка во дворе санчасти.

— Слушаюсь, товарищ капитан, — санитар направился к дальней клумбе.

Офицер ушел, а Бубенчиков обвел товарищей ликующим взглядом: вот это человек, сразу понял, что к чему.