Горячие пески

— Потерпите немножко. Во всяком случае, старший сержант Тагильцев такой награды достоин. Вся его служба — добрый пример для подражания.

Капитан с подчеркнутым значением поглядел на Корнева, задавшего ему этот вопрос.

Дело в том, что ефрейтор Петр Корнев уже назначен командиром отделения вместо Тагильцева. Ивашкин этим очень доволен и желает, чтобы новому отделенному поскорее присвоили сержантское звание, потому что своими делами званию сержанта вполне соответствует.

Будто гадалка нашептала Ивашкину на ухо. Под вечер, незадолго до боевого расчета, дежурный скомандовал:

— Застава, в ружье!

Когда собрались и построились, капитан Рыжов вышел в полевой форме, с командирской сумкой и с пистолетом на ремне.

— На левофланговой заставе нашей комендатуры осложнилась обстановка. На усиление границы выезжают… — капитан взял у старшины список, минуту молча его разглядывал.

Потом стал называть фамилии. Пограничники откликались, делали два шага вперед, поворачивались лицом к строю. Начальник заставы внимательно смотрел на каждого и одобрительно кивал.

Ивашкин машинально ощупывал свое снаряжение, все ли пуговицы застегнуты, не забыл ли он чего из положенного брать по тревоге, надеялся, может быть, капитан и его направит в составе резерва на границу. Наверное, Ивашкин дорос до этого? Хотя и первый год служит, а уже назначался старшим пограничного наряда. Отвлекся и не сразу сообразил, что капитан назвал его:

— Рядовой… Ивашкин!

— Я!.. — он ответил не сразу, негромким, чуть охрипшим от волнения голосом, шагнул вперед и встретился взглядом с глазами начальника заставы.

Ему показалось, будто прежде чем произнести его фамилию, капитан замялся. Разумеется, никто, кроме самого Ивашкина, заминки не обнаружил. Да и была ли она? Не придумал ли ее сам Ивашкин? А капитан Рыжов оглядел его точно так, как и всех других пограничников из резерва, и удовлетворенно кивнул.

— Обстановку доведу на месте, — заключил он, отдавая список старшине. Окинув взглядом строй пограничников, он по-кавалерийски протяжно, весело и звонко скомандовал: — Седлать ко-ней!..

Глава одиннадцатая

ПО ОТЦОВСКОМУ ЗАВЕТУ

Только под вечер капитан Рыжов привел свою группу на заставу. На ту самую, левофланговую, где не так давно служили Корнев с Тагильцевым. Как только дорога запетляла среди каменистых холмов, затянутых густой порослью кустарников, Ивашкин сразу же вспомнил рассказ о схватке с контрабандистами. Ему показалось, он даже «узнал» то нагромождение валунов, где они прятались. Конечно, он понимал, что это была только игра его воображения, контрабандистов задержали не у дороги, а где-то в глубине участка, в самой дремучей чаще.

Совсем близко к заставе подступала горная гряда, которую Ивашкин часто рассматривал со своей наблюдательной вышки. Здесь она выглядела внушительней, нежели издали. Голый скалистый хребет рельефно вырисовывался на небосводе, тронутом багрянцем заката.

— Красиво? — спросил Корнев, подтягивая повод.

Он был оживлен, то и дело приподнимался на стременах, оглядывал окрестности повеселевшим взглядом. Весь вид его говорил о том, что он рад встрече со своей бывшей заставой и хотел, чтобы этому порадовался и Федя Ивашкин.

— Да, красиво, — согласно кивнул тот, подумав немного, сказал: — Только у нас, — он махнул рукой в ту сторону, откуда они ехали, — простора больше. Здесь непривычно как-то.

— Зато прохладней. Чуешь? А о песках не тоскуй, тут они тоже рядом — на стыке с соседней заставой. В общем, Федька, не печалься.

— Да я что… к слову пришлось. На колодце-то мы скоро обжились, здесь тоже привыкнем, — бодро сказал Ивашкин.

Он, конечно, понимал, что освоиться на новом участке будет вовсе не просто: тут и незнакомая местность, а значит, какие-то возникнут свои трудности в службе. Но мысли его были вовсе не об ожидаемых трудностях, а о предполагаемой новизне, с которой встретится резерв. Ему хотелось перемен. Значит, какая-то новая струнка зазвенела в его душе, и в чем-то оказался прав сержант Воронов: меняется, меняется характер Ивашкина…

Расседлав коня, он стал растирать ему ноги и спину соломенным жгутом и, конечно, не думал о своем характере. Просто незаметно для себя он стал немножко старше и кое-чему научился. Потому капитан Рыжов и включил его в состав резерва для усиления этой заставы.

…Расходясь с боевого расчета, пограничники обменивались впечатлениями о только что доведенной до них обстановке: на сопредельной стороне оживились контрабандисты, их шайки шныряют вблизи границы, были попытки проникнуть на нашу сторону.

— Примериваются, прощупывают… авось, что и получится. Положение очень схожее с тем, о котором я тебе рассказывал, помнишь, Федя? — Корнев неторопливо ронял слова, как бы восстанавливал в памяти задержание, в котором отличился Тагильцев. Вот и теперь чую, что придется нам повстречаться с лазутчиками.

Ивашкин сам не раз думал над этим. Только теперь это были не честолюбивые мысли, вроде тех, что вот бы ему задержать нарушителя границы. До чего он был наивен тогда. Нет, сейчас его думы приобрели иное направление.

Все последние дни у него не выходило из головы недавно полученное письмо от матери. Даже не само письмо, а заметка, вырезанная из областной газеты. Она-то и всколыхнула память, наполнила душу Ивашкина неизведанным до сего времени волнением, отчего сама служба на границе неожиданно обрела еще более глубокий смысл.

В газетной корреспонденции, под которой стояла фамилия незнакомого Ивашкину бывшего фронтовика, рассказывалось о его отце. Заметка была напечатана в День Победы, но мать почему-то прислала ее только сейчас. Читая ее, Ивашкин отчетливо видел отца живым, вспоминал его окающий говорок, почти физически ощущал жесткую, ласковую ладонь, гладившую его белесые вихры. Он представлял отца в часы краткого затишья между боями, в землянке у печурки, ведущим неторопливую беседу с товарищем, теперешним старшиной запаса, написавшим в газету. Разговор у них задушевный — о доме, женах и детях. Они мечтают вернуться к ним, заняться любимым делом, от которого оторвала их война. Разговор ведут два солдата, два друга, делившие последний сухарь, хлебавшие кашу из одного котелка, сворачивавшие цигарки из одного кисета. Ну совсем так, как у Ивашкина с Корневым или Бубенчиковым.

И вспомнил Ивашкин себя подростком, когда расставался с отцом. Что он говорил тогда своему Федяньке? Наверное, просил помогать матери. А если, не дай бог, отцу не суждено возвратиться домой — война, она ведь не щадит никого, все может случиться — чтобы вырос он хорошим человеком, старательным тружеником. И когда придет пора стать солдатом, чтобы был верным сыном своей Родины, берег ее пуще глаза, служил на совесть.

Пожалуй, тогда, мальчишкой, Ивашкин не очень-то вникал в смысл этой отцовской заповеди. Ему было нестерпимо горько и грустно расставаться с отцом: скорее эти чувства наполняли его сердце. Отца в колхозе уважали за хорошую работу и отзывчивость. Портрет его поместили на доску Почета. Проходя мимо нее, Ивашкин всякий раз не мог сдержать улыбки. Отец на карточке выглядел очень строгим, а на самом деле был добрым. И смелым. Как-то случился в деревне пожар, так отец кинулся в горящую избу и вынес оттуда двоих ребятишек… Ивашкину, конечно же, в поступках и делах хотелось походить на отца. А сейчас это желание всколыхнулось в нем с особенной остротой: сын-солдат будет стараться во всем следовать примеру отца-солдата, который погиб в бою, как говорилось в заметке, «отвагой своей вселив уверенность в товарищей».