Государство и народ. От Фронды до Великой французской революции

4 июля в Ратуше должна была состояться Ассамблея нотаблей города. Решение о ее проведении было принято еще до битвы в Сент-Антуанском предместье. В час дня 4 июля наиболее именитые люди Парижа собрались в Ратуше: губернатор, члены муниципалитета, прево, делегаты от капитула Нотр-Дам, кюре и викарии 39 парижских приходов, делегаты от парламента и крупнейших цехов, представители всех кварталов.

Ждали прибытия герцога Орлеанского и принца Конде. Те задерживались. Ожидание стало тягостным. Под окнами Ратуши шумела враждебно настроенная к нотаблям вооруженная толпа.

Не дождавшись прихода принцев, нотабли начали обсуждать вопрос о посылке делегации к королю. Когда Конде вместе с герцогом Орлеанским и герцогом Бофором прибыл в Ратушу, вопрос был уже фактически решен. Не дожидаясь принятия окончательного решения, принцы покинули залу. Конде решил преподать урок не только магистратам, но и всей верхушке города. И апеллировал он на этот раз не столько к простому люду, сколько к своим солдатам, заранее подготовленным и переодетым в гражданское платье. Как только карета принцев отъехала, раздался залп. Начался штурм Ратуши.

Сотни людей погибли в тот день: солдаты, буржуа, простые работники, стрелки из охраны. Губернатор Парижа маршал Л’Опиталь бежал из города, прево Ле Февр объявил об отставке.

Конде стал господином города, но то была пиррова победа. Террором достигнув полного подчинения, он в то же время оттолкнул от себя население. Состоятельные люди стремились покинуть Париж. Войска Конде занимались грабежами, насилием и… дезертировали. Народ голодал. «В Париже ощущается такая нехватка муки, что хлеб, даже совершенно черный, стоит 10 солей один ливр… Даже если удается достать зерно, его невозможно смолоть: солдаты обворовывают все мельницы», — писала аббатиса мать Анжелика^{68}.

Конде не удавалось навести порядок в войсках. Его авторитет падал. С разрешения короля в Пале-Руаяле собрались представители парижских буржуа. Их заседания проходили под охраной городской милиции, обсуждался отказ принца Конде дать разрешение делегатам шести крупнейших цехов отправиться к королю, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. В день заседаний в квартале, прилегающем к Пале-Руаялю, толпилось множество людей, украсивших свои шляпы листком белой бумаги. Впервые белый цвет — символ верности королю — вытеснил желтую символику мятежа^{69}. Конде даже не попытался предпринять что-либо против этой роялистской демонстрации.

Королевский совет обнародовал указ об амнистии: всем участникам мятежа (за исключением руководителей) гарантировалось прощение в случае их возвращения в трехдневный срок под власть короля. По получении в Париже этого известия буржуа совсем осмелели, они угрожали Конде, что отправятся к королю просить помощи для изгнания войск принца из города. Терпеть бесчинства сил больше не было.

Вечером 5 сентября в городе жгли фейерверк и потешные огни. Парижане праздновали день рождения короля. 12 сентября Людовик ловким маневром лишил Конде последнего козыря в политической игре, объявив, что он отпускает «своего верного слугу»: Мазарини снова отправился в изгнание. В том, что он скоро вернется, в высшем свете и даже в парламенте никто не сомневался. То был маневр для простонародья.

Конде еще раз попытался привлечь на свою сторону герцога Лотарингского, но и на этот раз герцог предал его в решающий момент.

21 октября Людовик XIV въехал в Париж. На следующий день на королевском заседании парламента была оглашена декларация о запрещении магистратам впредь заниматься государственными делами и вопросами финансовой политики… Декларация была зарегистрирована парламентом без возражений. Фронда закончилась.

Через год в Париж вернулся Мазарини.

Жизнь и государство Людовика XIV

I

И Мазарини, и парламенты, и дворяне, столь неоднозначно проявившие себя в годы Фронды, в своей политической деятельности исходили из неписаной конституции Франции. Все они были консерваторами, все апеллировали к традиции. Но традиция отнюдь не была единой, сам факт законодательной преемственности обусловливал возможность различного понимания сущности взаимоотношений основных институтов государства. В пределах всеобщего органического консерватизма имелись отличия в представлениях о нормальном государственном устройстве Франции.

Никто не говорил о необходимости ликвидации какого-либо из старых государственных учреждений. Если выдвигалось требование ликвидации, то только какого-нибудь нововведения типа института интендантов. Споры большей частью шли лишь об объеме компетенций и полномочий различных государственных органов. Даже вопрос о созыве Генеральных штатов решался не в принципе, т. е. не об их необходимости как таковых, а переводился в план текущей политики: обсуждалось, когда их лучше созвать.

Особенностью государственного развития периода Старого порядка выступало то, что государственные учреждения, не соответствовавшие духу времени, не ликвидировались или реорганизовывались, а незаметным образом оттеснялись на второй план, не исчезая вообще, а как бы постепенно утрачивая статус государственности. Общество не создавало структуры, которые посредничали бы между множеством свободных граждан и государством; посредническую роль выполняли архаичные, отчужденные от эпицентра власти органы.

Государство на службе общества или общество на службе государства? Все частные вопросы в конечном счете сливались в этом кардинальном и принципиальном вопросе. Сословия упорно пытались преодолеть все усиливавшееся отстранение их от государственной власти.

Дворяне желали прежде всего сохранения в полной неприкосновенности своих прав и привилегий, которые государство вынуждено было ущемлять исходя из потребностей текущей политики. Страдали политические и экономические интересы дворянства. Вводились новые косвенные налоги, которые распространялись и на дворян. Разорение крестьян ряда районов во время длительной войны привело к падению доходов и многих дворян, зависевших от уровня крестьянского достатка. Падало значение сословных представительных учреждений, в которых чаще всего совместно с духовенством доминировало дворянство. Оттеснялись на второй план губернаторы, обычно прочно связанные с дворянством своих провинций.

Дворяне предпочитали, чтобы все постановления королевского совета должным образом регистрировались и проверялись парламентами на предмет их законности. Дворяне тех провинций, где не имелось провинциальных штатов, желали избирать должностных лиц сословия, которые представляли бы их интересы перед государем.

Борьба по всем этим проблемам была особенно острой в период Фронды, но не закончилась она и в последующие годы.

…В январе 1649 г., спешно покидая Париж, Мазарини решил созвать Генеральные штаты и противопоставить их непокорному Парижскому парламенту. Письма за подписью короля были разосланы по всей Франции: сословия призывались избирать представителей и составлять для них посословные наказы. По бальяжам и сенешальствам стали проводиться избирательные собрания, но они прошли далеко не везде — помешали бурные события в Гиени, Провансе, Нормандии и война с испанцами.

Когда наступило 15 марта, день открытия Генеральных штатов, представители сословий не собрались. Королевское правительство не проявило настойчивости в том, чтобы его указ о созыве штатов был выполнен. 29 марта королевским письмом подданные были оповещены, что созыв штатов откладывается до 1 октября. Вновь в некоторых местах прошли собрания — и вновь отсрочка. 18 сентября бальи и сенешалам был передан приказ не проводить собрания до получения новых указаний^{70}.

Провинциальное дворянство начало возмущаться этими постоянными отсрочками. В 1650 г. начались его собрания, проводившиеся уже самочинно, на которых упорно выдвигалось требование немедленного созыва Генеральных штатов. Продолжались эти дворянские ассамблеи в Париже и провинции и в 1651 г. Когда требование дворян поддержало духовенство, регентша вновь вынуждена была подтвердить уже многократно данное обещание. И вновь сословия оказались обманутыми. Тем не менее с июля по сентябрь 1651 г. проводились собрания, избирались делегаты, составлялись наказы: с одной стороны, пределы вероломства правительства труднопостижимы для сознания его подданных, а с другой — дворяне видели смысл во всей этой деятельности, надеясь таким образом принудить правительство выслушать их требования и пожелания.