Государство и народ. От Фронды до Великой французской революции
Шрифт:
Приходилось портить монету: чеканить луидоры с меньшим содержанием золота, но обозначать на них ту же номинальную стоимость. В конце концов луидор пришлось девальвировать.
Государственный кредит падал катастрофически. Обесценивались государственные кредитные билеты. В январе 1706 г. за билет в 100 ливров давали 94 серебряных ливра, в июле — 72, в октябре — меньше 50, в начале 1707 г. за 100-ливровый билет давали уже только 37 серебреников{102}.
Казалось, от неминуемого банкротства в 1709 г. государство было спасено эскадрой Шабера, доставившей в Ля-Рошель 30 млн пиастров из испанской Америки. Путем невероятного напряжения сил наступление противника удалось остановить. 11 сентября в битве у Мальплаке армия коалиции понесла тяжелые потери, но это еще не была победа.
В 1711 г. умер сын короля — великий дофин, на следующий
Тем временем изменилась международная обстановка. Маршалу Вандому в Испании удалось нанести поражение англо-голландским войскам при Виллавичьозе. Умер император Священной Римской империи Иосиф I, корона германского императора перешла к эрцгерцогу Карлу, претенденту на испанское наследство. В Англии решительно не желали воссоздания мировой империи Габсбургов. В английском парламенте верх взяла партия противников войны. В 1712 г. в Утрехте между Англией и Францией начались переговоры. Их ход был облегчен торжественным отречением внука Людовика испанского короля Филиппа V от права на французскую корону и разрывом самого старого короля с претендентом на английский престол Яковом III Стюартом.
В 1713 г. почти все участники коалиции подписали с Францией мир, война продолжалась только с императором.
* * *
Из наследников великого короля остался лишь его правнук, маленький герцог Анжуйский. Регентом при нем должен был стать Филипп Орлеанский, племянник и зять Людовика. Права первого принца крови были священны для Людовика, и он не желал отстранять герцога Орлеанского от регентства, как бы этого ни добивалась морганатическая супруга короля мадам де Ментенон. Но и его собственные предубеждения против герцога были сильны, и по примеру своего отца Людовик оговорит в завещании многочисленные ограничения власти регента.
Регент и государственный совет, принцип кровного родства и принцип бюрократической преемственности — казалось бы, все подталкивало Людовика XIV отказать племяннику в исполнении высоких обязанностей регента. И все же король не отказал. Перед смертью он не решился нанести еще один удар самому принципу монархизма.
Еще в молодости, отстранив всех членов королевской семьи от управления государственными делами, Людовик XIV неведомо для самого себя сузил сферу действия принципа крови. Он укрепил власть монарха, но монархизм от этого пострадал. Ведь каждый новый глава государства получал корону и высшую власть в конечном счете по праву родства. Если родство столь мало значимо при занятии высших должностей в государстве, то, может быть… Впрочем, в XVII в. и в начале XVIII в. подобного рода мысли во Франции еще никто не развивал. Хотя сам факт падения влияния принцев крови отнюдь не остался незамеченным. «Что касается знатных господ и принцев крови, то… их вес до такой степени снизился, что на них нельзя ипаче смотреть, как лишь на именитых рабов двора; никакого влияния на правительство они не оказывают, никаких полномочий в провинциях они не имеют. Только путем раболепства могут они добиваться отличий…» — писал анонимный автор брошюры «Salut de l’Europe en 1694» и ему вторил священник из глухой деревни Этрепиньи Жан Мелье{103}.
Завещание явится одним из последних государственных актов Людовика XIV. Кое-кто из его ближайшего окружения поговаривал о том, что следует созвать Генеральные штаты, и это собрание представителей всех сословий изберет регента. Такое решение было неприемлемо для короля. Он предпочитал продиктовать свою последнюю волю, даже понимая, что она может быть нарушена.
Утром 27 августа 1713 г. он призвал в свой кабинет первого президента Парижского парламента де Мема и генерального прокурора Жоли де Флери. Оставшись с ними наедине, король передал им толстый пакет, скрепленный семью печатями. «Господа, — сказал он, — вот мое завещание, я один знаю, о чем оно. Я вам его вручаю для сохранения его в стенах парламента, я не мог бы представить большего свидетельства моего уважения и моего доверия к парламенту, чем передать на хранение мое завещание. Я не нахожусь в неведении о той судьбе, которая может постичь его, мне известно, что случилось с завещанием моего отца и других королей, моих
предшественников. Но от меня постоянно добивались его составления, меня этим терзали, не давали мне покоя, чтобы я ни говорил. Что ж, я купил себе покой. Вот оно, заберите его! Пусть будет как будет; по крайней мере теперь я спокоен и я не хочу более об этом говорить»{104}.Людовик испытывал отвращение при одной мысли, что его воля не будет исполнена. Но он не строил иллюзий. Поэтому чуть ли не впервые за 52 года единовластного правления он говорил о том, что его принудили к определенному решению. Мысль о неповиновении ему, Людовику XIV, королю-солнцу, была невыносимой.
В 1714 г. король взялся приводить в порядок свой личный архив. Некоторые из документов он хотел уничтожить. Странными и нелепыми выглядели теперь когда-то составленные по его приказу «наставления дофину». Пролистав их, Людовик решил предать наставления огню: дофин умер, не дождавшись престола. Впрочем, разве дето в дофине? В наставлениях было столько мыслей, надежд, стремлений самого короля. Людовик передал рукопись маршалу де Ноаю{105}.
Король худел, черты лица заострялись. Но его образ жизни почти не изменился. По-прежнему он предавался чревоугодию, по-прежнему охотился, по-прежнему много работал. Еще в феврале 1714 г. мадам де Ментенон писала: (Здоровье короля невообразимо; это чудо, совершающееся каждый день. Вчера на охоте он сделал тридцать четыре выстрела и принес тридцать двух фазанов. Сила, зрение, ловкость — ничто не изменяет ему»{106}. Ей так хотелось, чтобы все оставалось по-прежнему, чтобы время остановитесь.
В ту пору уже часто тайком заключали пари о дате его смерти.
27 июля 1715 г. Людовик XIV делал смотр полка своей охраны. Он стоял среди придворных со своим обычным видом величия и превосходства над всеми. Вскоре после смотра король отправился в Марли. Там он почувствовал себя дурно.
В августе на ногах у него появились черные пятна. Началась гангрена. Двор продолжал жить своей жизнью. Визиты, концерты, приемы. Король замкнулся в кругу тех немногих близких, что сохранила ему смерть: мадам де Ментенон и два его внебрачных сына. Иногда он приглашал к себе Граммона и Виллеруа, своих ровесников, они ему рассказывали о прошлом. Изредка для него разыгрывали пьесы Мольера, они будили воспоминания о временах «Очарованного острова»: 1664 г. — праздник в честь мадемуазель де ля Вальер… Воспоминания затягивали, прошлое влекло больше, чем будущее, в котором его, короля Франции Людовика XIV, уже не будет. Но Людовик не отдавал себя всего прошлому… Его продолжала терзать боль за государство. Ради государства ему хотелось хоть в чем-то обмануть, преодолеть смерть.
Игрушки тщеславия — медали в свою честь, портреты, скульптуры — давно оставлены. Смерть слишком приблизилась, и своим приближением она сметала преграды из мишуры. Теряли смысл «увековечивающие» тебя амулеты.
Оставалась мука за государство и близких. Отбросив традицию, король издает указ, кощунственный с точки зрения всей аристократии страны: его незаконные дети получают права на престолонаследие. Но как воздействовать на будущего короля? На этого маленького неизвестного. Как передать ему свои мысли, свои желания? И тем же указом Людовик XIV назначает старшего из своих внебрачных детей герцога Мэна воспитателем трехлетнего Людовика XV.
Превозмогая болезнь, король продолжал работать. 24 августа 1715 г. он председательствует на заседании Верховного совета лежа в постели… Все понимали, что он умирает.
Герцог и члены парламентов готовились уничтожить систему, на создание которой король потратил многие годы. Оппозиция была придавлена, но не уничтожена. Король проиграл… Даже политика меценатства не удалась, руководить умами оказалось еще сложнее, чем армиями. Версаль превратился в центр мертвой роскоши. Художники, литераторы, философы предпочитали свободный воздух Парижа. Английский опыт занимал лучшие умы. Если о казни Карла I старались не вспоминать, то все, что было связано со «славной революцией», постоянно подвергалось осмыслению и обсуждению.
Напуганный Фрондой король желал привести страну к полному упорядочиванию. С помощью неутомимого Кольбера и других послушных министров он возводил систему всеобщей бюрократической опеки, система была создана, но опекаемые сохранили в себе способность к сопротивлению. Не были уничтожены институты, препятствовавшие перерождению абсолютистской монархии в деспотию, не подверглась уничтожению или даже существенному изменению политическая культура общества.
Общество оказалось сильнее великого короля и его государства.