Государство и народ. От Фронды до Великой французской революции

Борьба за созыв Генеральных штатов не закончилась ни в 1652 г., ни в последующие годы. С прекращением Фронды она несколько утратила свой накал, но сам вопрос продолжал будоражить умы многих и подчас грозил серьезными осложнениями для правительства. Провинциальные штаты Прованса прекратили свою деятельность еще в 1639 г., правда, их функции частично перешли к так называемым генеральным ассамблеям. Но в генеральных ассамблеях были представлены только главы муниципалитетов основных городов провинции; дворянство имело в них лишь двух депутатов, духовенство тоже двух, кроме того, постоянным председателем этого сословного органа являлся архиепископ Экса. В 1658 г. Генеральная ассамблея Прованса отказалась назначить нового представителя от духовенства, мотивируя это тем, что данная прерогатива принадлежит исключительно штатам Прованса, таким образом в хитроумной форме было выдвинуто требование их созыва… Чтобы сломить сопротивление ассамблеи, пришлось дважды вмешиваться королевскому совету^{71}.

Более серьезный оборот приняли события в провинциях Анжу, Пуату и особенно в Нормандии, где провинциальные штаты были ликвидированы в 1655 г. Правда, Людовик XIV дал словесное обещание в подходящий момент их созвать, но ему мало кто поверил. Возмущенные дворяне продолжали собираться на свои ассамблеи. В августе 1658 г. постановлением королевского совета дворянам Нормандии под страхом смертной казни было запрещено проводить ассамблеи без специального разрешения короля. Новый сильный человек королевства, личный интендант Мазарини Жан-Батист Кольбер добивался беспощадной расправы с непокорными. В июле 1658 г. он писал патрону: «Вы, Ваше преосвященство, совершенно справедливо отметили, что следует употребить сильнодействующее лекарство, чтобы предотвратить болезненный зуд устраивать собрания, который охватил сейчас дворянство во всех провинциях… Точно известно о том дурном расположении духа, в котором находятся провинции Нормандия, Пуату, Анжу, необходимо прибегнуть к показательным наказаниям, чтобы сознание долга восторжествовало в этих провинциях»^{72}.

Тайные собрания дворян продолжались и в следующем году, и тогда последовали наказания. Руководители мятежных дворян во главе с их лидером по имени Боннесон были преданы и схвачены. Суд над ними доверили Большому совету, Парижский парламент показался слишком ненадежным. Длившийся несколько месяцев процесс завершился приговором Боннесона и тех из его ближайших сподвижников, кто сумел скрыться, к смертной казни. Замки и дома осужденных сровняли с землей, их леса вырубили. 13 января 1658 г. Боннесона казнили. До последнего момента он оставался уверенным в правоте своего дела, сохранял гордую осанку и не просил пощады.

…Боннесона казнили, и память о нем быстро стерлась. Социальная группа, во имя будущего которой он боролся, предала его и соответственно свое дело. Казнь Боннесона ознаменовала окончание одного из последних этапов дворянского сопротивления усилению бюрократического государства.

Дальнейшей борьбе за власть дворяне предпочли эфемерное приближение к ее эпицентру. Конечно, они уступили силе, но уступили ей во многом потому, что сами уже были бессильными.

Сословная организация дворянства задолго до Фронды и дела Боннесона была деформирована и утратила всеобщность. Политические требования дворянства не базировались на сколь-либо разработанной политической теории. Во внутренних делах в XVII в. еще не был осуществлен переход даже господствующих социальных групп от местной и корпоративной политики к политике общенациональной. Слишком замкнутые на самих себе, на своих узкосословных интересах, дворяне уповали на понимание короля; они готовы были служить государю, но не государству. Характерная для эпохи абсолютизма тождественность государя и государства ими не улавливалась.

Предрассудки и определенное различие интересов отталкивали их от взаимодействия с членами парламентов и прочим «старым» чиновничеством. Хотя существовал целый комплекс вопросов, по которым дворянство шпаги и дворянство мантии могли выступать совместно.

И тех и других беспокоило восстановление института интендантов. По требованию Парижского парламента институт интендантов был ликвидирован в июле 1648 г. (везде, за исключением шести пограничных провинций). Но уже в конце того же года, «забыв» про собственные обещания и постановления парламента, Мазарини начал вновь посылать рекетмейстеров в провинции под предлогом необходимости наведения порядка в сборе налогов. Под давлением синдиката казначеев Франции эти чрезвычайные комиссары были отозваны. И лишь в 1653 г. правительству удалось восстановить практику их посылки в провинции^{73}. Но синдикат продолжал борьбу, поэтому комиссаров не называли интендантами, они не жили постоянно в подконтрольных им генеральствах, обязанности каждого из них были различными, к тому же некоторые отвечали не за одно, а за два или даже три генеральства. Административная система абсолютизма была частично разрушена Фрондой, правительству предстояло ее восстанавливать, преодолевая сопротивление парламентов и прочего «старого» чиновничества.

Весной 1655 г. несколько эдиктов, подряд предложенных правительством для регистрации Парижскому парламенту, вызвали резкую критику и противодействие гордых и упрямых магистратов. Дело не сдвинулось с места даже после личного демарша короля. Вместе со своей буйной и почти столь же юной, как и он сам, свитой Людовик явился в парламент. На нем были красный охотничий камзол и серая шляпа, его спутники были одеты подобным же образом. Королевское заседание продлилось всего несколько минут. Раздраженным тоном шестнадцатилетний король объявил, что запрещает проводить совместные заседания всех палат парламента, и тут же покинул Дворец правосудия^{74}. Оскорбленные магистраты решили не подчиняться. Лишь дипломатическое искусство Мазарини, утопившего конфликт в долгих, запутанных переговорах, спасло положение. Но за спиной мудрого и осторожного кардинала все более вырастала фигура Кольбера, с большой настойчивостью добивавшегося жестких мер. Через несколько дней после «охотничьей» выходки короля, Кольбер убеждал Мазарини: «Все добропорядочно настроенные люди в ужасе от зловредных умыслов членов парламента, слышатся справедливые жалобы, что Ваше преосвященство не желает преодолеть свою доброту и действовать так, чтобы в сознании магистратов отпечатался страх, в то время как это единственный путь к тому, чтобы удерживать их в рамках должного. Существует мнение, что следует в ближайшее воскресенье вызвать старейшин палат парламента, со всей строгостью сказать им о неудовольствии короля деятельностью парламента и в выражениях твердых и энергичных объяснить им, что у них нет никакой надежды на проведение совместных заседаний»^{75}.

Мазарини со вниманием относился к советам своего энергичного интенданта, но продолжал поступать в соответствии с давно выработавшейся у него тактикой поведения. Мазарини ощущал: в нем сохраняется необходимость, пока длятся конфликтные ситуации. Преодолевать их силовыми методами, раз и навсегда, для него не имело смысла.

Магистраты продолжали настаивать на проведении «большого» заседания всех палат парламента. К тому же в августе 1656 г. парламентом был поднят вопрос о чрезмерно участившейся практике изъятия дел из ведения суда, в юрисдикции которого они находились, критиковалась практика передачи этих дел в государственный совет. Согласно постановлению парламента, вводилась подотчетность ему рекетмейстеров, докладчиков государственного совета.

Постановление вызвало бурное негодование членов государственного совета. Кольбер предложил Мазарини составить мемуар о незаконности претензий парламента^{76}. В свою очередь, докладчики государственного совета отправили к королю делегацию, от лица которой государственный советник, дуайен докладчиков Ж. Томен заявил, что Франция до тех пор не обретет спокойствия, пока все гранды не будут лишены власти, пока у всех гугенотов не будут отобраны занимаемые ими места и пока парламенты не принудят к молчанию^{77}. Новое государственное чиновничество выражало простые максимы политики абсолютизма, Кольбер был не одинок в требовании жесткого курса.

* * *

Государственный деятель даже к своей смерти должен относиться как к политическому акту, для него вовремя умереть — это тоже политическая удача.

Мазарини умер вовремя.

Наступала пора бюрократов, дипломат Мазарини должен был уйти, и он ушел.

* * *

В 1659 г. был заключен Пиренейский мир. Многолетняя война с Испанией закончилась полным триумфом Франции. Были присоединены провинции Артуа и Руссильон. Мирный договор был закреплен женитьбой Людовика XIV на испанской инфанте Марии Терезии, дочери испанского короля Филиппа IV. Принц Конде, согласно параграфам Пиренейского мира, получил полное прощение и возвращение всех своих званий, имений и должностей. Внутри и вне страны установился мир. Мир, но не порядок. Мира желали все, о порядке мечтали бюрократы. Эта новая социальная группа начала явственно конституироваться еще в предыдущем столетии. Юристы по профессиональной подготовке, в большинстве своем на том или ином этапе своей карьеры они были связаны с высшими судами королевства: парламентами, Большим советом, Палатами косвенных сборов. Что касается их сословной принадлежности, бюрократы принадлежали к дворянству, но дворянство их было недавним. Чаще всего их отцы приобрели должность, дававшую дворянство, деды же их обеспечили необходимый капитал, занимаясь торговлей. Бюрократия являлась порождением высшей власти, беспрекословное подчинение воле короля — закон ее существования. Растворяя собственную личность в высшей государственной воле, они обретали общественное значение. Но бюрократия не тождественна государству. Существуя внутри государства, она может способствовать его величию и его гибели.

Людовик XIV, объявивший в день смерти Мазарини, что он сам будет своим первым министром, интуитивно стремился к наведению порядка и оздоровлению общества и государства. Он собирался опираться на бюрократию, но ощущал, что та бюрократия, которая досталась ему в наследство от Мазарини, имеет существенные недостатки. Вот уже несколько лет как молодой король жаждал перемен в своем королевстве, но у него были связаны руки. С одной стороны, Людовик не хотел ничего предпринимать против Мазарини, по, с другой стороны, методы управления первого министра королю казались неверными.

Впоследствии король следующим образом отозвался о состоянии страны после смерти Мазарини: «Хаос царил повсюду… Все имевшие высокое рождение или высокий пост привыкли к бесконечным переговорам с министром (Мазарини. — Е. К.), который сам по себе отнюдь не испытывал отвращения к такого рода прениям, более того, они ему были необходимы; многие вообразили, что у них есть право на нечто, что якобы должно соответствовать их достоинству; не было такого губернатора, который не испытывал бы отвращения к занятию текущими делами, любую просьбу сопровождали или упреками в прошлом, или намеком на будущее недовольство, о котором заранее предупреждали или которым даже угрожали. Милости скорее требовали и вырывали силой, чем ожидали… милости не подразумевали более обязательств. Финансы, обеспечивающие деятельность всего огромного тела монархии, были полностью исчерпаны и до такой степени, что едва ли можно было представить себе источник их пополнения»^{78}. И спустя десять лот, когда были написаны секретарями Людовика XIV, а им отредактированы и завизированы эти строки, король посредственно разбирался в финансовых вопросах. В 1661 же году он только-только начинал знакомиться с этой сферой государственного управления. Источники пополнения финансов трудно было представить себе в большей степени из-за некомпетентности короля, чем из-за их отсутствия. Всегда легче искать виновников экономических неурядиц, чем реформировать экономику.