Говорящие с...

Осознав это, Куваев перепугался не на шутку, тайком охлопал себя и сосчитал пульс. Он был совершенно здоров, находился в прекрасной физической форме. Ничего не болело, не чувствовалось признаков отравления, голова была абсолютно ясной. Он просто...

Ему просто было лень.

Что-то щелкнуло, и длинноносый человек, поднимаясь, обрадовано поведал:

– А вот и чайничек поспел! Вы, уважаемый, как - кофейку не желаете? Правда, мы пьем только растворимый.

Михаил Егорович обернулся - из носика электрочайника густо валил пар, и в самом чайнике что-то побулькивало и порыкивало. Невключенная электровилка по-прежнему покоилась на столе. Куваев готов был поклясться, что никто не входил в комнату и не подходил к чайнику, чтоб его включить и, уж тем более, потом отключить, но... как? специфические местные шуточки? Или Байер был не так уж неправ? Вероятно, они все траванулись на вчерашнем приеме у мэра. Вполне возможно, им подмешали какой-нибудь галлюциноген, вот и чудится теперь... или провалы в памяти. Конечно кто-то подходил к чайнику. Чайники не включаются сами по себе. Михаил Егорович попытался было развить размышления, но тут его мозг взбунтовался. Мозг сейчас походил на лентяя, с удобством развалившегося на невероятно комфортной кровати. Ему не хотелось размышлять. Он считал это ненужным и утомительным занятием.

– Только если хотите выпить кофе, вам придется встать, - заметил Сева, и Куваев, неохотно шевеля губами, спросил с тенью насмешки:

– У вас пьют кофе только стоя?

– Мы нет, - сказал длинноносый, - вы - да. Кстати, я - Григорий Петрович.

– Павел Антонович, - толстяк помахал рукой, на которой сиял перстенек с зеленым камешком.

– Всеволод Неизвестнович, - ехидно отрекомендовался Сева, и Куваев вяло кивнул.

– Максим Егорович. Так почему я должен пить кофе стоя?

– Ну, не обязательно совсем уж стоя, - смягчился Сева.
– Просто для кофе вам лучше пересесть. Во-он хотя бы на тот стульчик.

– Но я не хочу, - возразил Куваев.
– Мне здесь очень удобно.

– Ладно, - Григорий поднес ему чашку. Кофе чуть перелился и капал с донышка.
– Но учтите, вас предупредили.

Максим Егорович, фыркнув, принял чашку, подержал ее пару секунд, после чего мозг, возмущенный столь тяжелым физическим усилием, дал команду руке, рука разжалась, и чашка кувыркнулась Максиму Егоровичу на колени, щедро оросив его кипятком.

– Ой!
– пробормотал Куваев, вяло кривясь и не двигаясь с места.
– Больно-то как, а! Кажется, я там все себе обжег.

– Вынь его оттуда, - тихонько сказал Сева и подмигнул Григорию, - а то этому типу скоро и дышать будет лень.

– Тебе говорили, Сева, - так же тихонько шепнул Павел Антонович, - что ты очень нехороший мальчик?

– А это не я, это кресло, - невозмутимо отозвался Сева, снова углубляясь в работу. Григорий, схватив охапку бумажных салфеток, с трудом извлек Куваева из кресла, и он, тотчас встряхнувшись и окинув комнату диким взором, начал вытирать штаны предложенными салфетками, потом уронил салфетки и просипел:

– Что это сейчас такое было?!

Григорий тоже огляделся, потом наклонился и заговорщически спросил:

– Где?

– Вот здесь, вот сейчас, со мной - что это такое было?!..
– Куваев осекся, осознав, что стоит посереди комнаты, бестолково размахивает руками и истерически верещит. Наклонившись, он подобрал салфетки, попутно снова сосчитав свой пульс. Претензий к пульсу практически не было. Ожженные места болели невыносимо. Обитатели комнаты смотрели на него с вежливым вниманием.

– Наверное, вы сильно устали?
– простодушно предположил Григорий, потирая свой длинный нос.
– Работа-то у вас нервная, тяжелая. Говорить-то сложно. Я бы не смог столько разговаривать.

– Ты и так разговариваешь более чем достаточно, - заметил Сева.
– Ты б лучше больше внимания уделял своим протеже. А то они болтаются сами по себе, а потом у них в морозилках продукты жарятся!

– Да это когда было!
– возмутился Григорий, и Павел Антонович радостно захихикал.
– Да и один раз всего!

– Простите, - встрял Михаил Егорович, совершенно сбитый с толку.
– Вы что же, занимаетесь ремонтом кухонной техники? А здесь тогда вы кем работаете?

– Да так... слежу, - туманно ответил длинноносый человек, сел на свое место и начал созерцать шахматную доску, после чего схватил черного коня и совершил им настолько недопустимый ход, что Куваев не выдержал:

– Как-то странно вы в шахматы играете!

– Мы не играем в шахматы, - любезно сообщил толстяк, - мы играем с шахматами.

– Не понял, как это?

– Долго объяснять, да мне и неохота.

Михаил Егорович озадаченно моргнул, после чего, сделав вывод, что Ейщаров из жалости взял на работу не только инвалида, но и двоих сумасшедших, снова подступил к Севе, и тот, уловив это подступление, небрежно махнул рукой:

– Да вы присаживайтесь, присаживайтесь.

– Я постою, пожалуй, - сказал Михаил Егорович.

* * *

– Значит, вы - Юлия Борисовна Фиалко?
– переспросил Байер, глядя то на бумаги, которые держал в руке, то на раскрытый паспорт, который держал в другой руке, то на сидящую перед ним девчонку лет двадцати. Та надменно кивнула.

– Да, я - Юлия Фиалко, и, насколько мне известно, других Юль Фиалко здесь нет. Чем обязана?

Игорь раздраженно поджал губы. Юлия Фиалко, согласно всем данным якобы похищенная и насильно переправленная из Аркудинска в Шаю людьми Ейщарова, родилась в тысяча девятьсот сорок девятом году и никак не могла быть этой Юлией. Между ней и пожилой женщиной на фотографии было некое отдаленное сходство, она могла бы быть ее внучкой. Но никак ни ей самой.

– Слушай, красавец, у меня квартальный отчет на носу, - Фиалко явно не отличалась ни терпением, ни хорошим воспитанием.
– Ты не мог бы побыстрее. Что надо?

– Да нет, ничего... Вероятно, какая-то ошибка, - Байер поднялся.
– Вам же не пятьдесят восемь лет?

– Да уж, конечно, - Юлия как-то злобно хохотнула.
– Может, ошибка, может, пошутил кто...
– она скосила глаза на серебристый браслет часов, охватывавший запястье Игоря.
– Эх, я бы с тобой пошутила!..