Гранатовый вкус гвоздики

В университет он опаздывал. Как всегда первая пара начиналась на десять минут позже положенного времени. «Вы долго собираетесь, Константин, мне вам лично звонить вместо будильника, чтобы вы не опаздывали?» – со злостью басил на весь этаж декан, увидев своего подчинённого не на рабочем месте. Совсем сумасшествие. И Толмачёв свои привычки не менял. За двадцать минут до начала нулевой пары топтал пустую аудиторию, смотря как староста приходит только за пять минут до начала.

Костя без интереса наблюдал из окна, как идилия превращается в новую реальность: посреди учебного дня третьекурсника в серой куртке непременно кто-то уводит со двора под руку, чтобы завтра он вновь вернулся.

– Важно помнить, пометьте себе "нота бэне", что сочетание букв произносится как звук…– чётким голосом Субботин не успел договорить, перебивая стук дождя по окнам, как его прервала мелкая дробь кулаком по двери. Через секунду показалась милая, взволнованная знакомая мордашка девушки.

– Константин Николаевич, можно вас? – это была Лена, крепко сжимавшая в руках телефон. Она запомнилась ему как громко смеющаяся подружка Дианы, с которой его сестра первый раз попробовала и покурить на школьном стадионе, и выпить джинтоник на летней отработке. Костя хмуро отложил в сторону методичку и вышел в коридор.

– Здравствуй, – осмотревшись по сторонам, кивнул он девушке, казавшейся слишком миниатюрной для третьего курса.

Лена поправила тщательную укладку, снова заглядывая в телефон.

– Никиту не видел? Толмачёва. Он на звонки не отвечает. Его вторую пару уже нет, – без прелюдий запричитала она, заглядывая в лицо мужчины с надеждой на хороший ответ.

«Ну, вот и приехали. Пятьдесяд студентов учишь, а за одним не усмотрел» – пронеслось в голове раздражение и Костя взглянул на часы.

– Почём мне знать где он? Он с тобой учится, не со мной. Отпросись с пары, сходи к нему, родителям позвони.

– Но ты же присматриваешь за ним, разве нет?

Его сильно уколол упрёк, читаемый за пышными наращеными ресницами и твёрдо сжатыми губами в лиловой помаде. Ты же обещал… Как будто сама Диана смотрела на него и была готова сейчас разразиться на крик ярости. Всем так хотелось защитить обиженного потерей Толмачёва, что никто не мог быть с ним рядом больше часа.

Костя снова посмотрел на часы, остановившись взглядом на большой стрелке. Кажется они не идут.

– Ладно, я заеду к нему как освобожусь и тебе напишу. Пойдёт?

Лена подняла голову ещё что-то сказать, но каждое её мелкое движение сопровождал холодный взгляд Субботина. Сказать ему лишнее для неё было неприятным занятием, поэтому девушка только быстро закивала и ушла на лекцию. По тихому коридору каблуки застучали в такт грозе.

Вернувшись в аудиторию, Костя взялся за лекцию, в которую как всегда не укладывался по времени. Он искал в методичке место на котором остановился, но абзац за абзацем плыли перед глазами, а мысли возвращались к остановившимся часам. Бывает, ты откладываешь «на потом» человека, затем не успеваешь, а его уже нет. Ты опоздал. Можно не успеть в аэропорт и кто-то сядет не в то такси, можно не успеть в квартиру и на одиннадцатом этаже открыты настеж окна, а у подъезда скорая, полиция.

– Сука, – процедил сквозь зубы Константи Николаевич и, бросив методичку снова, пошёл к выходу. Он не любил делать резкие, поспешные действия. Всё равно по итогу окажется кругом везде виновным. Таковы его отношения с небесными силами. Но руки скручивало и совесть душила изнутри, когда он представлял как квартиру Толмачёва никто не открывает и на двадцать восьмой звонок никто не отвечает. Надо звонить родителям.

Он шёл по коридору прямиком в деканат, вспоминая как зовут мать Толмачёва. Софья Дмитриевна? Александра Дмитриевна? Алевтина Игоревна? Софья Эдуардовна? Хоть он и давно знал эту семью, слышал как сестра по телефону ласково зовёт её по отчеству, но за последние две недели стал быстро забывать лишние, практически ненужные имена. И всё-таки вспомнил, прибавив шаг на лестнице. "Позовите к телефону Толмачёву Софью Павловну" – оттачивал крепкий голос Костя у себя в уме, не глядя под ноги. Непривычно корпус французского языка был тих, коридоры пустовали без прогульщиков и только вдоль стены кто-то, вымокший до нитки, медленно переставлял ноги и обнимал себя руками.

Из тысячи студентов его никогда не заметишь сразу и на общей фотографии будешь долго искать глазами его глаза. Но вот ещё один шаткий сдвиг вперёд и Субботин поймал взгляд Толмачёва. Равнодушные красные глаза смотрели сквозь мужчину и парень упорно пытался идти дальше. Как будто первый раз это делает – идёт. С волос на щёки его капали холодные дождевые капли, губы с фиолетовым оттенком ловили воздух от которого тошнит круглые сутки. И, смотря в конец коридора, Никита искал что-нибудь за что можно зацепиться. Ухватиться и не упасть. В размытой от слёз фигуре он видел то прекрасное, ради чего раньше просыпался. Длинные пшеничные волосы, чёлка и блеск золота на запястье…

– Дианочка, – выдохнул он и, зажмурившись, стал двигаться уверенней. Только бы не выдать себя жалким. Измученым, больным. Только бы не заплакать. На это снова кто-то скажет, закатив глаза – «Не получилось его вырастить мужчиной». Он вытирал лицо рукавом толстовки и всматривался в силуэт. Быстро огрубели скулы, очертания губ стали чёткими и крепкие руки в запястьях держат манжеты белой рубашки.

Быстро взяв Толмачёва за руку, Костя нащупал тихий пульс. Его слабый взгляд и без того выдавал состояние опустошения. «Ты что, ты как?» – тихонько думал спросить Субботин, но Ник слабо прижался к нему, вцепившись пальцами в рукава рубашки. Он падает, падает, каждый день падает куда-то и всё не может упасть. Хоть на кого-то упереться и снова, без остановки, разрешить себе плакать. Чтоб мать не узнала.

– Не могу так больше. Устал я, больше жить не могу… Никак не могу.

В шёпоте парень захлёбывался воздухом, зажимая рот ладонью, чтобы стены не слышали его всхлип. Костя стоял, опустив руки, и не мог пошевелиться. Он смирно слушал как на груди его кто-то не умолкая хнычит. Эта боль, с промокшей насквозь одеждой, врезалась в руки и тянула вниз, до самого пола, чтобы как можно наглядней показать – как проходять дни без самого близкого.

– Жить, ты понимаешь, не могу я больше. Она везде. Повсюду. Я вижу её. Слышу. Она… Ди… – дрожащими губами Никита вытягивал любимое красивое имя, но снова всхлипывал, сжимая рубашку преподавателя, – Диа… Я… Же… Пытался. Не могу. Не…

– Тише, дыши глубоко. Вдохнул и выдохнул. Медленно, – Костя смотрел поверх макушки. Обнимать он не умел, не чувствовал, что это бывает чем-то полезно людям, поэтому его сочувствие заключалось в тихом голосе. Почти похожим на миллиграмм теплоты.

Ник стиснул зубы и прижал крепко ладонь к спине преподавателя. Всё, сил нет. Он приподнял голову, чтобы видеть глаза смотрящего сверху вниз.

– Прости меня, Кость, ты просто прости, что я такой. Столько проблем создаю. Всё что сейчас со мной это не я. Есть не могу, пить, спать. Она душит меня… Квартира… Стены… Я так больше не могу.

Он обнял Костю покрепче невольно коснувшись губами его шеи. Её шеи. Она была такой же: гладкая, мягкая, без единой лишней линии. И брат, и сестра носят три заветных точки на теле, где хранилась тайна: за ухом, под побородком и на правой ключице.

Костя напрягся. Стало слишком тесно перетягивать состояние слабости на свою сторону. Напряжённая нить внутри вот-вот сорвётся. Он поднял руку над головой Никиты и невесомо провёл ладонью.

– Сейчас поедешь домой. Не к себе. Ко мне, – из кармана он вынул связку ключей и вложил в ладонь Толмачёва, – это удобно. Отказ не принимается. Я вызову такси. Дышишь ровно? Хорошо. Сейчас едешь и ложишься спать. А там… – Костя осмотрелся по сторонам, – …вернусь с работы вечером, мы подумаем, как решить твою проблему.