Гранатовый вкус гвоздики

– Да хватит увиливать от прямоты. Просто скажи, что тебя достала ответственность, которую на тебя взвалили, и ты хочешь избавиться от меня.

Костя быстро повернул ручку крана, включая звук воды. Обидно как в детстве, что только-только ты вдруг осознал – роль плохая это не то, что заложено в программу твоей жизни, не то что ты ждёшь от самого себя – решаешь сыграть хорошую, добрую роль, а тебя каждый раз ставят под сомнение, даже когда проходит много лет. И в каждом ответе Толмачёва слышать свою ненужность. Не для него одного, а для всех. Словно должен Костя Субботин, по-прежнему, день за днём, доказывать что годен он, чёрт возьми, для хорошего человека.

– Только представь, что я наконец избавился от тебя, твои однокурсники избавились от твоих страданий, друзья исчезли. И с кем ты останешься? Один на своём одиннадцатом этаже, где всем соседям глубоко наплевать друг на друга? – Костя стиснул в руках полотенце, сбавляя громкость голоса. – Я не знаком близко с твоими родителями. Но Диана их очень любила. Когда у тебя выпадали ночные смены в баре, она приходила к ним: ужинала за их столом, до ночи болтала с ними, иногда ночевала в твоей комнате. Она хотела их любить как родных. Потому что они её любили, как тебя.

В телефоне Толмачёва высветилось сообщение от мамы. Очень вовремя.

«Никита, ты проснулся? Всё хорошо? Давай мы заберём тебя домой?»

На свои слова не услышав ответа, Костя обернулся, но Никиты уже не было за столом. Тихо закрылась дверь в недрах квартиры и мужчина сжал переносицу. Всё время с людьми надо держать дистанцию – так с ними проще общаться, понимать. Как только они становятся ближе, на арену интересов выходит их эгоизм и двери хлопают, ноги убегают. Костя дышал сейчас так, будто битых три часа проделывал тяжёлую, умственную работу. Тарелку с макаронами Толмачёв не осилил даже наполовину, остались нетронуты чай, печенья… И опять останется на совести Субботина, если пацана свалит мышечная слабость где-то в холодном подъезде. Боже… Ответственность… За что?

Через час горячий пар из ванной ворвался в остуженную комнату. Красный, с головокружением перед глазами, Никита вывалился на порог, держась крепко за дверь. В комнате без света, на тесном диване уже спал под покрывалом Костя, отвернувшись к стене. Совсем рядом была растелена просторная кровать и рюкзак аккуратно стоял возле винилового проигрывателя. На кухне Ник доел макароны, не включая свет. После душа аппетит разразился зверский. Лунный свет падал на щёки парня, обрамляя их как тёплые воды Большой Реки, настенные часы с видами Монреаля мерно тикали, толкая стрелки вперёд, и за окном уже ничто не было похоже на смену декораций. Теперь-то Ник чувствовал в этой квартире жизнь. Настоящую, осеннюю ночь, с прилипшими к окнам красно-жёлтыми листьями.

Маму Никита известил, что всё хорошо и завтра зайдёт к ним. Выходной всё-таки.

В пробелах старых уведомлений на экране висело свежее сообщение. От Кости.

«Может, ты не откажешься сходить вместе в бессеин, поплавать? Возмещение ущерба за макароны».

Лёжа с открытыми глазами Костя долго угадывал – ушёл Никита или только собирается. Слева повеяло французским одеколоном после бриться и морским гелем для душа. Шуршит у кровати тихонько одежда, покрывало. У подушки, под Костиной рукой вибрирует сообщение:

«Давай сходим. Давно не был в бассеине».

Глава 6

Когда погоду не проклинаешь, она умеет быть послушной. Ласковой, терпимой, несмотря на десятое октября в городских календарях. В окно третьего этажа билось непривычное солнце, сквозь занавеску раздражая закрытые веки.

– Слава! – у самого уха гавкнул голос. – Слава, едрить твою за ногу, иди выгуляй свою собаку. Достала, уже час скребётся у двери!

– Папа, оставьте ребёнка в покое, у него тренировка через час, – чуть потише, но так же рядом отозвался голос поласковей.

– И что, эта псина теперь будет весь день до вечера шкрябать полы по дому? – ещё громче ответил голос, в конце оборвавшись на старческий кашель. Никита повернулся на бок, крепко зажмурившись. Соседи в квартире за стеной, вот уже пять лет, с утра до вечера, с небольшими перерывами, устраивают неравный бой поколений. Там слышно как тросточкой стучит по полу старик, ругая собаку которая путается под ногами; соседка тяжело бегает по комнатам, собираясь на работу. Со второго этажа доносится типичный звон телефона, а сквозь окно пробивается твёрдый фортепианный звук из дома напротив. Он-то и поднимает голову с подушки, попутно нотной гаммой раскрывая глаза. Дома. Толмачёв не ложился спать и не просыпался здесь уже три года, а изменилось ничего. За лет двадцать не изменилось ничего. И если кто-то однажды спросит, откуда есть пошла фраза «у дома есть уши», то Ник приведёт этого человека во двор всей своей жизни.

Он хотел было лечь обратно в постель, ещё пять минут полежать под тёплым одеялом, но за стенкой Слава опять не угодил своему дедушке и остатки сна пришлось бросить в сторону. Быстро Ник переоделся в спортивный костюм, ёжась от прохлады. Уже и забыл, как приходится выживать с выключеными батареями до середины октября. «Это почему люди такие злые, потому что у них батареи в квартире холодные» – гоняли в социальных сетях района каждый год эту шутку, в комментариях под которой никто давно уже не смеялся. Услышав как во всём доме воцарилась тишина, Толмачёв осмотрел свою комнату, заставленую коробками с вещами. Обои для своей комнаты он сам выбирал в седьмом классе: дождливый серый Париж с красными, жёлтыми огнями на фарах и размытая Эйфелева башня, в своём неприличном величии. В самую макушку, ближе к потолку, был прибит кривой гвоздь. В десятом классе Никита хотел приделать туда полку под книги и фотографии кораблей, но Диана всегда препятствовала этому порыву.

«Завтра. Да, завтра займусь этим» – решительно подумал он и отправился на кухню, в поисках завтрака. На зеркале в прихожей приклеелся жёлтый стикер, где наспех отец написал – «С возвращением, сын». Хотя Никита и помнит как родители без препятствий отпускали его в свободную жизнь, но иногда осторожно спрашивали – «Может, поживёшь у нас пока не закончишь учёбу». И всё, до последнего кусочка паркета, сейчас говорило о том, что они ждали его возвращения неизменно каждый день. Дождались, не в самых лучших обстоятельствах. На кухне, напоминавшей по размерам гостиную, сына ждал привычный завтрак от мамы: в шесть утра она вставала и, пока Никуся перед школой тщательно застилает постель, готовила тушёные овощи с гречкой. После сорока лет её особенно сильно потянуло на здоровое питание, и вся семья была вынуждена потянуться следом за ней. Как и Диана… Её имя отпечалась на памяти прочно, навечно, но не бродит уже призраком поздно ночью по комнатам, не душит в постели во снах. Иногда крепко держит за руку и просит дальше продолжать дни без неё. Не отпустило, а просто улеглось.

В тишину дворовой жизни вмешались детские голоса, зовущие хором кого-то скинуть из окна ключи от квартиры. Могло это происходить и у подъезда Толмачёвых, и у подъезда напротив, и в самом отдалённом углу. А слышали это все. Особенность двориков Центрального района, где каждый шорох катался по стенам замкнутого пространства и разносился в каждой квартире. Никита вышел из подъезда, тщательно обмотав шею шарфом. Только когда ниходишься в родных местах начинаешь видеть цвет этой жизни. Парень находу обвёл взглядом тесный старый П-образный двор и прищурился от луча солнца за облаком. Оказывается, не такой уж и серый, как тебе казалось. Упорно лет десять жители не сдавали с боем свой клочок жизни под переделку жадным бизнесменам. На другой стороне проспекта уже давно в домах-коробушках открыты офисы, рестораны, отели, а правая сторона не сдавалась, существовала своей тесной, уютной, вековой жизнью. Себе было неловко признаться, но Костина затея вернуться к родителям оказалась неплохим лечением.

Кстати вот и он. В конце тоннеля, между проспектом и домом, уже виднелся капот авто, за рулём которого, в ожидании, Субботин успел закемарить.

– Здесь машины не ставят, камеры стоят. Тебе штраф припишут в пять тысяч, – промямлил Никита, усаживаясь на заднее сиденье.

Костя негодующе пропыхтел и, не глядя в лобовое стекло, быстро встроился в поток машин.

– Припишут – заплатим. Какие проблемы? – говорил он так усмешливо, высокомерно, что Ник прятался за водительское сиденье. От глаз подальше.