Грешная одержимость

Но его обезоруживающая улыбка мгновенно успокаивает меня.

— Выглядишь прекрасно, — заявляет он, его сильный акцент ласкает мои уши.

Тепло разливается по моим щекам и зажигает пламя глубоко внутри меня. Я намеренно выбрала это платье из-за его лестного кроя и элегантного дизайна, я надеюсь, что оно поможет мне выглядеть зрелой, хотя оно все еще достаточно яркое, что больше соответствует мне.

— Спасибо. Ты тоже.

Мой румянец усиливается, когда я рассматриваю его прекрасный костюм темно-серого цвета и рубашку в синюю полоску, подчеркивающую его электрические глаза. Я привыкла видеть его в темных, сшитых на заказ классических рубашках и брюках, которые позволяют быстро двигаться, но не в красивых пиджаках и галстуках.

От его хриплого смешка у меня дрожит живот, и он предлагает мне локоть.

— Да, я не часто ношу костюмы, но несколько штук у меня есть.

— Итак, куда ты меня ведешь? — Легко спрашиваю я, ценя ощущение его мускулистой руки под своей ладонью, идя за ним по улице.

— Я подумал, что мы могли бы прогуляться по мосту после ужина, если твоя обувь позволит. — Он смотрит на мои босоножки на танкетке, выглядывающие из-под струящейся юбки.

— Хочешь верь, хочешь нет, но я набегала в этих малышах нескольких тысяч. Они довольно удобны. И я всегда хожу пешком.

Ефрем должен это знать. Я присоединялась к Петру и Бену в их приключениях по университетскому городку и городу всякий раз, когда они позволяли мне следовать за ними. Эти мальчики могли бы сделать что-то серьезное. А Вэл и Ефрем всегда были рядом и присматривали за Петром.

Предупреждение моего брата, сделанное прошлой ночью, неожиданно вспыхивает в моей голове. Предупреждение о том, что семья Петра замешана в нехороших делах, и поэтому его отца убили. Я всегда предполагала, что Вэл и Ефрем — это то, как мать Петра может жить, позволяя своему сыну бродить по Нью-Йорку. Это казалось разумной реакцией после неожиданного убийства его отца. И поскольку моя семья использует определенный уровень защиты из-за работы моего отца, я никогда не задумывалась об этом до сих пор.

— Ты довольна фотографиями, которые сделала вчера? — Спрашивает Ефрем, глядя на меня краем глаза, пока мы идем.

Возвращаясь к настоящему, я улыбаюсь.

— Думаю да. У меня еще не было времени их распечатать, но судя по тому, что я увидела, думаю, у меня есть хороший набор.

Было бы неплохо воспользоваться моей пленочной камерой. Для меня ничто не сравнится с изображениями, на обработку и разработку которых мне приходится тратить время, всегда почему-то кажется, что они очень идеально передают эмоциональные моменты. Но я подумала, что цифровая камера будет более разумным вариантом, когда дело дойдет до фотографирования маленькой Ислы. Моя реакция слишком медленная, и я могу не только пропустить идеальную фотосессию, но и даже не узнать об этом, пока не повешу изображения в свою темную комнату.

— Ты, кажется, не очень довольна. — Замечает Ефрем.

Удивленная его наблюдением, хотя я даже не заметила, что хмурюсь, я засмеялась.

— Определенно довольна конечным результатом, — уточняю я. — Только я использовала камеру, которая мне не нравится.

— Почему это не фаворит? — Взгляд Ефрема задерживается на моем, вызывая покалывание у меня в спине.

— Я предпочитаю использовать пленку. Но это рискованно, когда фотографируешь малышей. Они много двигаются, и что касается пленки, мне приходится ждать, пока она проявится, прежде чем я узнаю, получился ли нужный кадр.

Ефрем кивает, его сильная бровь слегка хмурится, как будто я сказала что-то заставляющее задуматься.

Его вопросы о моем искусстве не прекращаются по пути к месту назначения. К тому времени, когда он ведет меня в прекрасный ресторан морепродуктов «Карн Маре», я обнаруживаю, что он не сказал и нескольких слов. Вместо этого он проявил впечатляющий интерес к увлечению, которое я разделяю лишь с немногими людьми моего возраста.

Но что меня больше всего освежает, так это то, что он ни разу не спросил меня о моем отце. Я уже потеряла счет свиданиям, которые оказались попыткой какого-то парня пробиться на политическую арену.

Ефрем называет свое имя хозяину нашего бронирования, и когда нас выводят во внутренний дворик, расположенный у кромки воды Ист-Ривер, его большая рука ложится на мою маленькую руку. От одного прикосновения по моему телу пробегают мурашки, и мне приходится бороться, чтобы колени не тряслись при ходьбе.

Я усаживаюсь в кресло с огромным облегчением, что мне удалось не упасть лицом вниз. Я почти не замечаю, как Ефрем заказывает напитки и закуски до ухода официанта.

Это идеальный вечер, чтобы пообедать на свежем воздухе, и я смотрю на воду, в которой в мерцающем танце отражаются огни города.

— Что в первую очередь положило начало твоему интересу к фотографии? — Спрашивает Ефрем, когда мы остаемся одни.

Мой взгляд снова возвращается к его мужественному лицу и ярким голубым глазам, и я снова замечаю, что он наблюдает за мной, его взгляд изучает меня с явным интересом. Именно этот взгляд делает меня косноязычной и заторможенной каждый раз, когда я вижу его в последнее время, и я в сотый раз задаюсь вопросом, находит ли он меня такой же привлекательной, как я его.

— Я… эм. — Я смеюсь, вспоминая воспоминания из своего детства. — В детстве мы с братом сходили с ума по фотобудкам. Каждый раз, когда мы видели их, мы просили родителей позволить нам ее использовать. — Говорю я, согреваясь любовью, думая обо всех дурацких позах, которые мы придумывали.

У меня до сих пор есть стена, полная полосок, которые мы собрали за эти годы.

— Затем, в качестве моего рождественского подарка на один год, мой отец купил мне камеру Polaroid. А остальное уже история.

Ефрем хихикает, низко и гортанно. Этот звук я слышу нечасто, поскольку обычно он должен быть молчаливым и настороженным, когда я с Петром, и я нахожу глубокий гул слишком заманчивым.

— Он не купил ни одну для твоего брата? — Спрашивает он.

Я смеюсь.

— О, нет, он это сделал. Две недели спустя Бен сломал ее, пытаясь сделать боевой бросок во время катания на коньках.

Губы Ефрема растянулись в широкой ухмылке, и он покачал головой.

— Почему-то меня это совсем не удивляет.

— А ты? — Спрашиваю я, желая узнать больше о таинственном телохранителе Петра, о котором я так мало знаю. Кажется странным, что я знаю Ефрема много лет, но не могу припомнить ни одной личной подробности из его жизни.

— А что я? — Спрашивает он все еще веселым тоном, хотя улыбка слегка смягчается.

— Какие-нибудь истории из детства, изменившие жизнь, или значимые подарки от твоего отца?

На мгновение я вижу агонию на лице Ефрема, прежде чем он затвердевает, и его руки сжимаются в кулаки, прежде чем он прячет их под стол.

— К сожалению, нет. Мой отец был… нехорошим человеком. Он любил выпить и часто был жестоким, особенно по отношению к моей матери. И ко мне, когда я пытался его остановить. Нет, самым значимым подарком, который он мне сделал, была его смерть. Хотя я полагаю, что это существенно изменило мою жизнь. Моя мать не могла самостоятельно содержать меня и моих братьев, и как самый старший, я был обязан стать хозяином дома после его смерти.