Грим
Шрифт:
Скрип открывающейся двери заставил его очнуться. Тонкая полоска света скользнула по каменным плитам пола, по грязным волосам. Перед глазами Аарон мелькнули тяжелые военные ботинки с засохшей грязью на подошве.
— Живой? — бесстрастно поинтересовался голос. — Я принес стаканы воды, на большее можешь не рассчитывать. Лучше б тебе не лежать на полу, подхватишь какую-нибудь пневмонию, а потом мне головы не сносить, что ты умер раньше положенного. Там тряпье в углу валялось…
— А когда положено? — голос не слушался Аарона, и вопрос прозвучал почти жалостливо.
— Не сегодня, —
— А то, что вопреки закону в тюрьмах убивают заключенных, тебя не смущает?
— Мое дело — выполнять приказы. А начальству отвечать за высокую смертность в тюрьме, — сказал охранник и запер за собой дверь.
Он ушел, и вместе с ним исчез единственный источник света, проникавший в карцер. Аарон остался лежать на полу в позе эмбриона, пренебрегая советами разговорчивого охранника. Его сознание угасало, но не желало погрузиться в спасающую темноту забвения, подобно затухающей свече оно трепетало и вспыхивало искрами просветления. Он пытался вспомнить лицо девушки, которую, наверное, любил, вспомнить ее голос, имя, ощущения, которые вызывала ее близость… Воспоминания маячили где-то рядом, но каждый раз ускользали в темноту.
Аарон знал лишь то, что в баре он напивался из-за той девушки. Из-за нее ему было так паршиво, из-за ссоры с ней искал забытье в объятиях другой женщины, имя которой не удосужился спросить.
Кем же он был? Что представляла его жизнь? Чем больше подробностей Аарон узнавал, тем больше запутывался. И откровенно сказать: боялся. Последние несколько дней он жил в страхе. Потерянный в незнакомом мире, лишенный всех основ, он оказался заключенным в стенах страшной тюрьмы с приглашением на потеху здешним хозяевам — собственную смерть. Без надежды стать свободным, вспомнить свое имя, жизнь до момента бойни, в которой ему не выжить.
Страх въелся в кожу, подобно грязи и пыли. Он стал частью него. И голоса шептали ему из темноты…
Общая композиция здания была сделана в пышном, но вместе с тем изысканном архитектурном и скульптурном обрамлении, выполненном из тонко подобранных по цвету розоватых пород мрамора, дополняемых позолотой. Холл поражал своим великолепием: полами, устланными дорогими коврами, потолками, отделанными искусно выполненной лепниной, приглушенным светом, создающим поистине мистический эффект.
— Анабель, ты заставила нас ждать! Объясни, почему ты задержалась?
Высокий женский голос заставил девушку по имени Анабель вжать голову в плечи. Ее ярко-зеленые глаза непокорно вспыхнули, она встряхнула длинными темными волосами и натянуто улыбнулась.
— Я встречала своих друзей в аэропорту, — не моргнув глазом, соврала Анабель. — Их багаж случайно отправили в… Испанию, поэтому нам пришлось задержаться.
— Ты не говорила, что собиралась приглашать кого-либо. Мы рассчитывали на определенное количество гостей, — поджав губы, произнесла высокая седовласая дама в темно-коричневом брючном костюме, бежевой блузке и туфлях лодочках на маленьком каблуке. Она казалась властной, высокомерной и оттого напрочь лишенной женственности.
— Два человека, я думаю, не заставят пошатнуть ваши грандиозные планы, — ледяным
голосом произнесла Анабель, сжимая кулаки. — А вот и мой жених! Сейчас я вас познакомлю.К ним подошел высокий смуглый мужчина лет тридцати с открытой приятной улыбкой. Светло-желтая рубашка не скрывала мускулистых рук, а соломенная шляпа придавала обманчиво простодушный вид обычного фермера знойных прерий Техаса.
— Хью, познакомься с моими друзьями. Мы учились в одной школе, когда я жила в Эдинбурге.
— Сынок, только представь, они путешествуют вдвоем, и я не вижу обручальных колец на их руках! Что у нее за друзья! — ничуть не смущаясь присутствия гостей, громко поведала пожилая дама.
Взглянув на побелевшее от гнева лицо Анабель, девушка из предыдущего воспоминания хотела ответить этой несносной женщине, но он опередил ее.
— Друзей выбирают по иному критерию, — твердо произнес он, нежно обняв девушку за плечи. — А если вас так гложет наше семейное положение, то знайте: мы брат и сестра. У нас разные матери, поэтому мы не похожи.
Мать Хью наградила его долгим испытывающим взглядом, недоверчиво фыркнула и отвернулась.
Воспоминание померкло. Холл красивого трехэтажного дома из розовых пород мрамора сменился полумраком небольшой комнаты. За окном догорал закат, и в небе появлялись первые звезды.
— Нет у меня родни. Они от меня отказались. Мой жених — магл, — невесело объяснила Анабель. — Его семья одна из самых богатых в США, я для них — безродная сиротка, в которую их сын по глупости влюбился. Для моей же семьи — они неотесанные маглы, недостойные чистокровной волшебницы, одной из самых богатых наследниц Испании.
— Как же вы справляетесь, Анабель?
— Я его люблю, — тихо произнесла Анабель и, стараясь перевести тему в другое русло, добавила: — Но его мать я не выношу.
— Родители полностью порвали связи с тобой, — любопытство распирало его. А услышать ответ казалось жизненно-важным. — А другие родственники, друзья? Неужели никто не пожелал быть с тобой в такой день?
— Мой род один из самых древних и уважаемых в Испании. В нашей истории паршивых овец нет. Их прятали, как сумасшедших, либо навсегда забывали их имена. Меня вычеркнули сразу, позволив взять лишь одежду и пару книг, которые я приобрела за собственные деньги. А моим друзьям я не нужна без фамилии, открывающей любые двери. Настоящие друзья у меня появились, когда я лишилась денег и статуса.
— Ты не жалеешь? Ведь без семьи тяжело? — спросил такой знакомый женский голос.
— Я привыкла. Любовь лечит любые раны.
Анабель отвернулась, подозрительно шмыгая носом, а затем слишком бодро произнесла:
— Через пятнадцать минут начнется ужин. Переодевайтесь скорее, и прошу, следите за словами, чтобы им не пришлось стирать память.
— Вставай, Фишер! — раздался крик над самым ухом.
Он не пошевелился, и тогда его схватили за руки и поволокли в здание. Аарон не думал сопротивляться. Безразличие, тупое равнодушие к происходящему овладело им. Он видел заключенных, прильнувших к решеткам своих камер. Первый, второй, третий этажи. И лица, злые, сочувствующие, угрюмые, ожидающие схватку, обезумевшие. Но не безразличные.