Ханидо и Халерха

Он выпил, обтер ладонью губы и вдруг прислушался: кажется, олени насторожились. Точно, насторожились — повернули головы в сторону своего следа. "Волки, сирайканы, бродят, наверное", — подумал он и принялся собирать с тряпки остатки еды. Однако олени громко фыркнули, напряглись.

— Чего вы, пустоголовые? Песцов испугались? — вслух поругался на них Куриль и начал жевать стружки мерзлого мяса. Назло тревоге он хотел было запеть, но тут отчетливо услышал свист.

"Э-гей, кто-то едет по моему следу… Косчэ, наверно. Или Нявал. Кому же еще тут быть?.." Как и все люди Севера, Куриль хорошо видел впотьмах.

Сейчас, однако, валил густой снег, и видеть можно было не дальше оленьей упряжки. Мимо огня никто не проедет, но для верности он сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Издали донесся ответный свист. Куриль положил флягу на видное место, поближе к костру, чтобы радостнее была встреча, и поднялся на ноги.

Потом он различил два движущихся, более темных пятна. "И отец, и сын — оба едут. Все хорошо…"

— Э-гей, сюда! — крикнул он. — Я давно вас ищу. Чуть не разъехались…

На яэттеке, однако, сидел Ниникай — и сердце Куриля мигом стихло и напряглось в тревожном предчувствии.

— Гоччемей! Как ты здесь оказался?

— Гык, мэй, наконец-то догнали тебя… — Ниникай встал с яэттека, но Куриль уже видел шурина Пураму, слезавшего с нарты, и язык его отказался перекидываться пустыми словами.

"Неприятные новости, — подумал он. В голове пронеслись мысли: — Не умер ли кто из моих, раз Пурама ехать решил? Но жена здоровой была и племянник Мэникан тоже. А не из острога ли какая важная весть?.." И все-таки он постарался не выдать волнения.

— А я тут как раз флягу достал, — по-хозяйски приветливо сказал он. — В пургу хорошо у костра водочки выпить. Вот только плавника мало осталось. Придется идти еще раз.

— Думаю, не придется, — хмуро и напрямик возразил Пурама.

Но Куриль снова сдержался, хотя тревога так и ударила в оба виска: перед шурином было совсем неприлично вздрагивать, как олень.

— У Пурамы спешные дела в этих местах? — спросил он.

— Нет, мы же по твоему следу, Афанасий Ильич, ехали, — ответил за Пураму Ниникай. — Тебя догоняли.

— А я никого не звал с собой, — продолжал упрямствовать Куриль. — И откуда мне знать, что вы по моему следу едете?

Пурама, однако, хорошо знал эту манеру зятя: тревожную весть он ни за что не захочет услышать сразу — важность на себя напускает. Но сейчас тревога касалась лично его, дела всей его жизни, и Пурама, причастный к этому делу больше других, оборвал пустопорожнюю игру в выдержку. Не протянув руки к фляге, которую подавал Куриль, он сказал:

— Плохую весть мы привезли. Совсем плохую. Кака натворил что-то. Кажется, испортил нашего Ханидо — научил шаманить.

Рука Куриля опустилась, из фляги полилась водка, и он не заметил бы этого, если бы Ниникай не выхватил у него флягу.

— Где… остановился Нявал? — не своим голосом, задыхаясь, спросил он.

— Целую ночь надо ехать. На восток.

— Едем. Сейчас же… Разорву, растопчу — не знаю что сделаю с этим Какой, если тут хоть половина правды! — Сжатый кулак Куриля заскрипел так, как скрипят зубы. — Хочу услышать все, что вы знаете.

Присев на нарту зятя, Пурама сильно, наверно до боли, сдавил ладонями узкое, худое и мокрое лицо, собираясь с мыслями.

— Стойбище свадьбу ждет, — сказал Ниникай.

Он надеялся, что Пурама зацепится за эти слова и начнет с того, о чем они говорили в дороге. Но Куриль резко повернул к нему голову:

— Что? При чем тут свадьба? Я уехал — Кака приехал. Что было дальше?

В мокрое лицо Ниникая будто ударило жарким ветром. Но он словами не выдал обиды, а лишь замолчал, шагнул к костру и к нарте уже не вернулся.

Зато вспылил Пурама. Он отнял от лица ладони и, вставая, заговорил:

— Свадьба при том, что люди ждут ее. А не один наш голова! Я уже старый и вижу, что жизнь, какой была, такой и осталась: средний мир и есть нижний мир. Люди ждали хоть раз увидеть юкагирское счастье, чтобы надежду напрочь не потерять! И я потому же столько снегов учил Ханидо и возился с ним. А теперь что? Халерху отдавать за шамана? Толкать в черный мир, как Пайпэткэ? Этого люди ждали? Вот что Кака наделал.

— Н-нет!.. Не верю, — выдавил сквозь зубы Куриль. Он отскочил от шурина, бессмысленно шагнул к костру, резко повернулся кругом. — Зачем кричать, как хагимэ? [92] Они сами еще не видели, а уже шум на всю тундру. Пьяный был, наверно, Кака! Он всегда пьяный. Может, и взял парень бубен для баловства. Я тоже брал…

92

Хагимэ — ворон, зимующий на Севере. Юкагиры, однако, считали, что это мифическая птица, обернувшаяся вороном. По поверью, крик хагимэ предвещает беду.

— Нет! Трезвый он был. И ему незачем наговаривать на себя. В таких делах он не шутит! Он так и сказал: "Шаман Косчэ, шаман!" Все стойбище эти слова повторяет… И сказал, что он ошаманил его, он!

Руки Куриля метнулись к груди и пальцы стали искать что-то на шее — одежда будто вдруг стала душить его.

— Конечно, может, и не совсем ошаманил он парня, — продолжал Пурама. — Только и это не радость. Никакой поп теперь в обучение его не возьмет! Кака знал, что делал! Ну, молодой, ну, можно назад повернуть. А дело-то было! А слухи! Да и как без скандала раскаяться-то заставишь? Э-э, тут все пропало. — Пурама закряхтел и сел обратно на нарту.

Куриль молчал. Но внутри у него все не то чтобы кипело, а металось: он то держал голову беспомощно уроненной на грудь, то резко поднимал ее и глядел в темноту, будто собираясь прыгнуть на нарту и стегнуть оленей.

Ниникай, однако, уже не боялся, что Куриль, поняв все по-своему, не узнав мыслей ни Пурамы, ни его, Ниникая, сорвется с места и разъяренным помчится к Нявалу. Пурама взял верх в разговоре. Кроме того, он просто не давал опомниться зятю — слишком долго он ни во что не вмешивался, и теперь его как прорвало.

— А что делать с отцовством, с обещанным богатым наследством? — спросил он, не щадя старика. Теперь Пурама глядел снизу вверх — и в глазах его страшновато мелькало пламя костра. — Слово свое назад? Перед народом? Пускай шаманит? Значит, победа Каки? Или оставить наследником сына-шаманчика? Ржать Кака будет не лошадью, а целым табуном лошадей… Э, да это уж не мое дело.

А вот как мне в стойбище возвращаться, как дальше жить? Хорошего богатыря воспитал… для шаманства! До самой смерти моей люди будут смеяться. И уеду в тот мир одураченным…