Хинд

– Вообщем, раньше, в российских сёлах – русские они же христиане и голову брить им не приказ - не было парикмахеров..

– Типа нехватка профессиональных кадров?

– Типа, Шах, типа. Но ходить с длинными волосами мужчинам по-любому же западло. Вот они придумали выход – горшок. Обычный, из печки. И на голову его – а там уж размер горшка важен – маленький горшок – короткая стрижка. Большой горшок – длинная. Ножницами обстригали волосы, которые торчали из-под горшка. А остальные оставались и получалась причёска, которую теперь называют «под Диму Билана» .

– Ахаааааха, ты это сам придумал?

– В книжке прочёл, издание года 66-го, Детская литература. А название забыл.

– И совсем не правда. Мама делает такую же причёску, она называется боб.

– Что, Фарух-джан? Боб? Ахааахааха. А как называется причёска, которую делает твоя сестра? Фасоль?

– У Фарух-джана есть сестра?

Фара весь аж загорелся. В его семье было только два ребёнка – он и Севинч, страше его на два года, по мнению родителей самая умная, красивая, самая-самая девочка на свете. Фара сестру не анализировал ни разу, соглашаясь с родителями безропотно. Севинч училась в частной школе на отлично, гордилась школьной формой и мечтала учиться в Кембридже. Собственно, ради этого Кембриджа Фара и стал мальчиком на побегушках у Шилы. То, что хотела Севуля становилось в их семье фактически законам, но если родители надрывались работая то там, то здесь, пытаясь скопить на английское образование, то Фара решил заработать побыстрее, рассчитывая и самому подняться на пару социальных ступенек выше в глазах своих прежних друзей. На Шилу он вышел через Шахина – одно время его родители снимали квартиру в Солнечногорске – тогда, несмотря на разницу в возрасте, и сдружились.

Шахин спросил о причёске случайно, случайно же подумал, что встретив Севинч на улице ни за что бы не узнал – в отличие от Азизы, а ведь Севинч он видел не один раз в жизни – года два назад он и Фара часто играли во дворе фариного дома в футбол – Севинч, приходя из школы, окликала их; некоторое время назад он даже изображал заинтересованность ею в личном плане – сам не зная, зачем. Может быть потому, что его задевало выражение её глаз – смущённое и заносчивое одновременно, а может что-то другое, им самим непонятое.

– Моя сестра бомба. – с ударением на второй слог заявил Фара и никто не засмеялся, потому что в 2009-ом слово «бомбита» ещё не завязло на зубах.

– Его сестра зубрила-мученик, - со смехом сообщил Шахин Ганже, замедляя шаг, чтобы отстать от Фары на то расстояние, на котором становися неслышным шёпот. – Я к ней подкатывал, а она мне однажды: вы учитесь в Сорбонне? Я – нет. Она – В Гарварде? Я – нет. Она, с удивлением так, - в Швейцарии? Я ей – учусь на автослесаря. Денег куры не клюют, буду проживать наследство и предоставлять людям бесплатный ремонт автомобилей отечественного производителя. Она, с претензией так, - тогда больше не заговаривайте со мной. Я – А чё? А Она – Автослесарь – это так неаристократично и неинтеллигентно.

– Тьфу. – Сморщился Ганжа. – Вот пустая девчонка. А ты что, действительно автослесарь?

– Мечта детства. – Шахин вздохнул. – Не хватает денег и беспонтовости для реализации. Я типа студент экономического – обмен многих бумажек с портретами президентов, домов и достопримечательностей на одну бумажку с надписью диплом.

– Я недоучившийся философ. Ненавижу философию всей душой.

– А кто-то недоучился на муфакихIа. Но его выперли. Ибо не хрен иметь ту же фею, что твой ректор. Феи ртами иногда ещё и звуки произносят. Моя нафискалила. – Раздался весёлый голос.

Шахин вздрогнул от страха, но тут же успокоился – говорит разборчиво, значит, ничего срочного. Просто как всегда неслышно сзади со спины подошёл. Умеет чел наводить уважение. Ганжа вежливо здоровался:

– Саламу Iалейкум ещё раз, извини, а муфакихI – на кого намёк? На него или него? – сбоку подходили Ступа и Настоящий Боря.

– Нмня. – буркнул Шила, угрожающе набычившись – глаза его смеялись. – Куда поедем? Где тут что есть? Отметить надо.

– Я знаю место. – сказал Ганжа. – Туда ехать минут 5, если без пробок.

Май, 2009-го года.

Утро выдалось удивительно свежим. Ветерок нежно дунул в шель между рамой и стеклом, пощекотал за ухом, слишком слабый, чтобы вызвать отит, прошёлся по длинным, словно наращенным ресницам, и наконец веянул в полуоткрытый рот. Глоток холодного воздуха заставил девушку закашляться, не просыпаясь. Она перевернулась на бок, подставив ветру открытую сползшим одеялом спину. Струя воздуха прошла по комнате снова. Вот она пошевелислась, вот принялась ворочаться – не открывая глаз. Где-то далеко – в соседней комнате за толстыми стенами пробили десять раз часы. Минут через пятнадцать раздались шаги в коридоре и в комнату вошла женщина в джинсах и уличном иранском манто, видимо, использовавшемся ей в качестве домашней одежды. Она подошла к кровати, остановилась, прислушиваясь. Дыхание было мерным. По подушке полз солнечный зайчик, пробиваясь в дырку на занавеске ручной выделки. Женщина тихо-тихо вышла из комнаты, и несколько часов стояла тишина.

К двенадцати в соседней комнате заиграл музыкальный центр.

– Первый луч рассвета бродит по проспектам города..

Длинные ресницы дрогнули, а через секунду девушка оторвав голову от подушки, села.

Из коридора показалась та же женщина в манто:

– Спишь? Соня.

– Ма-ама? – спросила девушка, будто впервые видя женщину. – Это ты, мамочка?

– Конечно, я, родная. Иди на кухню, чай стынет.

– А где Заур? Уже пришёл?

– Ещё нет. Болтается где-то. Жду тебя. – Женщина вышла из комнаты.

– О-ох. – Девушка отвернувшись посмотрела в окно.

Там она не увидела ничего нового – чахлые кусты сирени, клумбы с маргаритками и старый, древний старик, сажающий в тени дуба рассаду. Девушка постучала по стеклу – старик обернулся.

– Сажаете? – спросила она без голоса, шевеля одними губами.

Старик утвердительно махнул рукой от плеча вниз.

– Удачи! – пожелала она, опять без голоса, растягивая губы на втором слоге и выпячивая их на первом и третьем.

Старик улыбнулся и снова принялся за помидоры.

– ХIинд! – донеслось из коридора. – Ты идёшь есть или с глухим там беседуешь?

И тут зазвонил телефон..

Забыв про глухонемого соседа, ХIинд вскочила с кровати, кинулась к двери. Здесь она хлопнула ладонью по голове:

– Опять забыла!

Телефон лежал под подушкой, а не как раньше – в прихожей. Раньше её контролировала мама, знающая, о любви дочери скачивать джава-книги и читать их затем ночью, под одеялом. Мама же отбирала с вечера телефон и клала на верхние антресоли, где хранились зимние шапки. Недавно этот контроль закончился.

Входящий номер не опредился – точно не из института, а значит, это либо Заур, либо, либо..

– Алло?

– Вынеси мне тридцать евро, буду в центре, оплачу счёт за мобильник и комп.

Заур!..

– Давай, быстрей, я жду у подъезда.

Отсчитывая Зауру деньги мелочью, она испуганно оглядывалась по сторонам – не видит ли кто её растрёпанных волос, сползшего на затылок платка, неумытого лица, торчащих из-под длинного свитера старых спортивных штанов брата – в них она спала. Но двор был пуст.