Хинд

– И поделом. Не надо такими жадными было быть. – Резко проговорила ХIинд.

– Да как ты можешь? – почти вскричала тётя, но мама быстро прошла мимо них, гремя ключами стала отпирать дверь.

– Такси у подъезда..

В аэропорту было безлюдно, если не считать туристов с путеводителями, грязных, обшарпанных, похожих на бомжей.

– Кто эти нелюди? – на лице тёте нарисовался священный ужас.

– Ваши любимые иностранцы, англичане или датчане. – На любимые ХIинд сделала ударение.

– Нет, не верю. – Тётя скорчилась, хотела было пуститься в рассуждения, но объявили о завершении регистрации.

– Дорогая, прощай. Не поминай лихом, как говорят «они» , - тётя церемонно поцеловала маму, ХIинд же прижалась к маминому плечу, тихо вздохнула. Улыбнулась, поймав в зеркальной стене взгляд притаившегося в углу зала брата – на время прибывания Лии Сулимовны у них, он просто сбежал к кому-то из друзей и теперь прятался в аэропорту, боясь открыто проводить, попасться тёте на глаза. Брат заметил её, кивнул, показал расстопыренными два пальца – указательный и средний – всё хорошо будет, сестричка, олрайт, не переживай.

Она и не переживала. Тихонько помахала брату рукой, заметила, как мама едва чувствительно сжала ей ладонь и поняла – та тоже видит.

– Родная моя, - тётя смахивала навернувшиеся слёзы, - не беспокойся, мир тесен ещё свидимся. Я приеду снова и снова и снова.

– Белой дороги, - после традиционного пожелания, мама ещё раз обняла их обеих и оттолкнула от себя. – Белой дороги. – провожал их через паспортный контроль её голос.

ХIинд обернулась, увидела, что мать медленно уходит с братом под руку, не оглядываясь.

Тяжело ей, вручать меня Лии Сулимовне на целый месяц, да что делать. У них мало родственников, связями приходится дорожить.

В самолёте первым делом выключила мобильник, потом решилась заснуть. Тётя читала биографию матери Черчилля, с интересом, словно примеряя на себя каждую отпечатанную букву.

– ХIунайда, спросила она через полчаса, выведя племянницу из приятной полудрёмы – я забыла спросить, лапочка, а Заурчик где был? Он ведь большой.

– С друзьями сплавлялся по рекам-речушкам. Школьный лагерь. – пробормотала она отговорку.

– Надо же? И вы пустили? Ему десять лет, одиннадцать?

– Четырнадцать.

– Матка Боска! Неужели так вырос?

– Представьте себе. – ХIинд надоело изображать спящую, она принялась смотреть в иллюминатор. – Извините, но меня тошнит.

– Ах, тошнит. – Тётя перешла на фальцет, пытаясь изобразись сочувствие. – У тебя есть полиэтиленовый пакетик, а?

ХIинд промолчала.

– Ещё один вопрос, и я оставлю тебя в покое, крошка. Проценту за папу нормальную получаете, хватает?

– А на что по-вашему мы живём? – чуть не вспылила она, тут же принялась успокаивать себя – Сабр, сабр.

– Ну, я не знаю.. Мало ли.. Это, значит, вам правительство республики платит?

– Банки. – ХIинд не ответила, отчеканила, желая прекратить разговор.

– Банки, как мило.. А у нас в России, - тётя хотела рассуждать дальше, но заметив, что племянница, зажав ладонью рот, выбирается из кресла, явно собираясь бежать в туалет, притихла, загородившись «черчилльской» биографией в розовой обложке.

Ей приснился сон. Она стояла в центре огромной жёлтой пустыни, наполненной, словно чаша до краёв пылью, прихлопнутой крышкообразным небом. Ни птиц, ни животных вокруг. Жарко, а пить не хочется. Хочется превратиться в соляной столб, чтобы стать достойным антуражем в этом бескрайнем, шарообразном пространстве, не нарушать его движениями, голосом, дыханием – жизнью. Хочется стать квинтэссенцией материи, слиться в нечто абстрактное, называющееся Аликуль – то ли в мировой разум, то ли в мировую душу – она никогда не была сильна в абстрактной философии. Хочется.. И вдруг откуда-то из далека взвился песчаный смерч прямо у её ног – гигантский небоскрёб, увенчаный белой короной чистого облака. Она подняла голову, чтобы испугаться стихии, но изумившейся душе не осталось силы на страх – вверху, на облаке, покоился целый город – и она узнала его, многократно виденный на плакатах, фотографиях, рисунках. Мекка. Святая Мекка. Смерч танцавал коброй, выползшей из мешка факира – то вверх, то вниз, а ветер, казалось, управлял им, играя в невидимую дудочку. В один из порывов, содравших с её головы платок, растрепавших ей косу, смерч стал ниже её ростом, подобен обеденному столу в школьной столовой, и она – сама, не думая, не желая этого, запрыгнула на него – не успела удивиться даже, каким образом хватило ловкости, прыгучести – очутилась в Мекке, в тесном закоулке, придавленная со всех сторон саманными заборами, слишком напоминавшими ей дувалы её покинутой Родины. Да как так можно, чтобы в арабском городе – и всё как у нас – подумала она – не она спящая, а она снившаяся и тут же, прямо во сне, сообразила – Ага, значит я сплю и я не в Мекке, мне только снится она. Но поскольку никогда не была я в хадже, умре, то и представить даже во сне город не могу, вот и чудятся мне родные просторы..

Просторы давили – тесные со всех сторон, заборы практически не оставляли ей прохода, и в отличие от Родины, ни травинки не расло под ногами.

Моё воображение сохраняет Саудийский колорит. – подумалось опять-таки её снящемуся образу.

Тут откуда-то из за угла хлынула людская лавина и понеслась, понеслась, бросаясь камнями, комьями грязи мимо неё, во мгновение ока оказавшейся сидяшей на верхом на глиняной стенке.

«А на дувале свесив ноги, сидит продельник Мустафа» - захохотало что-то лохматое сзади неё словами давно забытой песенки.

ВаЛлахи, ведь эту песню я слышала последний раз в родных краях.. ВаЛлахи.. И тут же лохматое пребольно впилось в предплечье, оказавшись чёрной облезлой кошкой.

«Говорят, не повезёт, если чёрный кот дорогу перейдёт» - проговорила она, хватая кошку за хвост и неудержно завопила, почувствовав, как катится по стене вниз, увлекаемая, казалось, тысячетонновесным животным.

Вокруг шумел сад, высокие травы – заросли куриной слепоты выше её роста, ненормально большие подорожники – каждый размером с её ступню 36-го размера. В центре, на возвышении, напоминавшем уменьшенный раз в тысячу Эверест стояла огромная жёлтая чаша, из которой били фонтаны – часть мощной струёй косо опадала на землю, чтобы рикошетом отбить на полметра вверх, часть, против всяких законов физики текла зигзагами – то повышаясь, то понижаясь. Во сне это не выглядело фантастическим и она даже принялась подсчитывать, насколько часто должен меняться напор воды, чтобы перед глазами предстала такая картина, и тут уже она – видевшая сон сказала насмешливо себе самой – снившейся:

– Ты же моя дорогая совершенно не разбираешься в технике.

На что снившаяся она ответила бессмысленно настолько – насколько вообще может сознаваться бесмысленность и нереальность сна для спящего, ещё непроснувшегося человека:

– А плюс Бэ равно Цэ, а от перемены мест слагаемых физика не меняется.

Дура.. Обругала она саму себя и тут же принялась смотреть фильм с самой собой в главной роли, в тайне желая снившемуся отражению утонуть или по крайней мере сломать ногу.

Она – снившаяся – подошла к одному из фонтанов, зачерпнула воду, обрызгав песочную землю вокруг – влажными катышками затемнели мелкие пятна, расступаясь частичками, сквозь которые потянулись плавно длинные побеги диковинных растений. Заворожённая, она смотрела на это чудо широко распахнутыми глазами, забыв даже, что всё видимое – не правда, а лишь плод воображения.

Как красиво, - прошептала, потянувшись к великолепному ярко-зелёному цветкому, горделиво выделяющемуся на жёлтом фоне.

– Салам алейкум, - цветок учтиво склонил голову, добрый и приветливый.

– Ай! – крикнула она истощно, поджимая ноги и в тот же миг очутилась совсем в другом месте – мягкий диван стоял в непросторной, но уютной комнате около пылающего жаром электрического камина.

– Салам алейкум, - горящее полено выскочило из очага прямо ей на колени, до резкой боли опалив юбку.