Хинд

– Я умею быть стервой. – Объяснила себе торжествующе, застучала акрилово-голубыми ногтями по подоконнику. – Опасная штучка. – Самодовольно улыбнулась отражению в ночном стекле.

Ноготь мизинца застрял в узкой трещине потрескавшейся краски, с досадой потянула – никак. Выдернула с усилием, обломав край, и наклонилась зло, схватив со стола консервный нож, к подоконнику – хотелось сейчас же содрать противную обмазку.

– Ми-ля-ать. – Отшатнулась, как от прокаженного места, разглядев, выцарапанную наверняка тем же консервным ножом бессмысленную в безнадёжности надпись – Шила.

Опять Шила. Не забыл. – Она посмотрела в коридор, туда, где из комнаты, в которую ушёл «немужик» , не пробивался свет. Что-то похожее на тревогу – тревогу пойманной с курицей в зубах лисицы – проросло на мгновение сквозь плотно окутавший эгоизм. Шила? – этот малюсенький признак неповиновения ей резал железом по всем струнам души – неужели он скучает по старой компании? Шила, Мупа, Бозя – как их там? Классные, очень классные. Так бы и впилась им в горло, душила бы, душила. Ляман вспомнила, как поморщился Шила тогда, во дворе, когда предложила она свои услуги – не за плату предложила, так.

– Ты мне просто понравился. – Сказала сально, жирно, чтобы хотелось утонуть в интонациях.

– Курдючно говоришь. – Её пугала эта леность его речи, эти насмешливые глаза. – Я не беру бесплатно, закрой мышеловку, мышка. – Шахин, я тебя поздравляю. – Сказал он напоследок, и её почудилось, словно последние его слова надо истолковывать по-другому.

Она не видел его с – Ляман всегда считала почти мгновенно – начала ноября. Теперь февраль, и, похоже, можно спать спокойно. Никто не объявлялся – ни классные мужики, ни притворная невинность заграничная. Небось вкалывает там в стриптиз-баре – внушала она Шахину утром, в обед и вечером – стоило заметить на лице его признаки задумчивости. Один раз даже знакомую дальнюю привела, талышку из Абу Даби – та клялась на Къуръане, что вместе жила с ней в одной комнате.

– Я грешная, да, вай Аллах, грешная. Так я честно говорю – мне нравится. Я хочу бордель иметь, делать бизнес. – Отрабатывала она данные её Вюгяром три штуки. – Но я не говорю – не гуляла ни с кем, женись на мне. Я молчу. А она – вай, Аллах, покарай каждого, кто солжёт! Такая гулящая, ну совсем гулящая. От сифилиса лечилась – пускалась знакомая в подробности, хорошо узнанные ей на собственной шкуре. – Голая даже по улице ходила – только плати.

На словах голая Шахин странно оживился, спросил:

– А на спине у ней родинок много?

– Ой много, много. Вся чёрная прям. Не зря говорят – отметины шайтана, - понеслась по накатанному знакомая, но тут «немужик» снова подал голос:

– Самая большая на правой стороне или на левой?

– На левой, ой, на левой. Шайтан всегда на левой помечает. – Сделала неопределённый знак Ляман – дескать, он что у тебя, совсем долбанутый, Ляман довольно кивнула – путём обработан, шарики за ролики закатываются, раз такую чепуху несёт.

– Че-пу-ху, - повторила она задумчиво, выбрасывая сигарету в ночной штиль. По правде, она боялась, что заграничная девка начнёт выискивать Шахина, придёт к ним домой – но ничего такого не происходило. Своих хватает – порешила Ляман, но успокоилась только утопив айфон в унитазе. Это было в середине ноября, исполнился месяц с начала их совместного проживания. Она долго сливала воду, ведром набирая из кухни, обыскала его вещи – выбросила все бумаги, все клочки на которых был записан пусть даже полностью бессмысленный набор цифр. – Бережёного Бог бережёт. На его возмущение, отчаянные поиски, созналась сама, обнимая, прижимаясь максимально нежно.

– Я люблю и боюсь за тебя. Я не переживу, если с тобой что-то случится. Ради меня, ты не должен ни с кем общаться, ради нашей любви..

И повалила его на пол.

Вюгяр приносил виагру, другие всякие средства – она пичкала ими тайком, молясь на достижения химии, а заодно на брата – тот выручал, ой, как выручал. Заявлялся с друзьями, оставался ночевать, хлопал Шахина по плечу, указывая на Ляман пальцем, пел:

– Её нежная походка и красивые глаза..

Друзья поддакивали комплиментами, выпрашивали разрешения поцеловать руку, шуточно дрались – в общем, отрабатывали деньги.

Шахин так и не знал, что Вюгяр доводится ей братом.

Кстати, о деньгах.. Ляман погрустнела необычайно. Ведь если вспомнить, что всё это было устроено ради денег, то..

Не того она хотела.

Не о том мечтала.

Ох, как она мечтала – обложка «Гламура» - она – светская львица Ляман Ганидова – все знают, на улицах узнают. Паппараци, автографы.

Хроника бульварной прессы – Ляман Ганидова скупила весь «Гум» , Ляман Ганидова на приёме у.. любое лицо в аппарате президента.

Она сама – по улицам, бутикам – в Луи Вильтоне, могущая себе позволить всё – и даже больше.

Вай Аллах.

Она решила, что он сказочно богат из-за машины – стоимостью в треть миллиона – из-за отца, связанного с политикой – так и не запомнила, либерал он или единоросс.

Не подумала, что благосостояние зиждется на бизнесе – а бизнес на связях, связи на друзьях. Не могла представить даже в бреду, что не понравится друзьям, что они откажутся от блестящего шанса съекономить на проститутках. Слишком была неопытна, доверчива – ведь только два года в Москве, из них два – в салоне «Сладость востока» - за два года он сменил много названий

Теперь работает он в офисе бывшего клиента – бывшего клиента, действующего любовника. Они вместе смеются над рогатеньким оленем, запершись в личного кабинете директора.

– Ты не умеешь делать деньги. Чуть уговорила босса не снижать тебе зарплату. – Докладывала она, возвращаясь с этих встреч, ловя кайф от того, как неуверенность постепенно входила в его манеру поведения, делая его естественно жалким.

Это была месть, месть за неоправдашиеся надежды, за невышедший с её фотографией Гламур, за нескупленнный Гум. Месть.

Но и мести есть предел.

Сегодня она неплохо выручила в салоне – умеет нравится, завлечь, да и Тулкин, молодец, обеспечил непрерывный поток. В будущем можно приходить туда ещё – и пусть кто посмеет заметить или упрекнуть – ведь она замужем и муж – настоящий муслим, совешающий намаз, водит её на коротком поводке. Поэтому она свободна от подозрений. Поэтому можно дальше играть роль прекрасной, чудесной, милашки из сказки. Да, из сказки. Она всегда себя таковой считала, все соглашались. А соглашался ли он?

Пепел полетел вниз, окно было захлопнуто, ноги поскользнулись на грязном линолеуме и вошли в комнату. Пальцы нашарили на стене выключатель, зажёгся свет.

– Ты чего дурью маешься? – спросила она грубо, забыв о решении разыгрывать обиженную маленькую девочку.

Шахин лежал на диване поперёк его длины, лицом вниз. Она подошла к нему, попыталась приподнять за клок волос на затылке – стрижка была слишком короткая и ничего не получилось.

– Ля-ля, ты меня слышишь? – тон голоса изменился на более кокетливый.