Хинд

– Моя такса вообще – три штуки деревянных за ча-ас. – Расползались по лицу её чёрные от туши слёзы. – Мне кроме денег ничего не надо-а.

Они тогда пообещали, что разберуться, но некогда было голову ломать над такой фигнёю. Забыли.

Три штуки рублей сумма не велика – авось не прогорела.
– Смешно было.

А Гога падла.

Найти б его, найти б и убить.

Только как найдёшь – наверное, подался заграницу, сейчас все заграницу линяют, туды их.

Впрочем, раньше тоже так делали – откуда-то из детства всплыл дедушка – иссохший, с бородой, до смерти бредивший встречей с братом:

– Я Рабби.. амак мой от советской власти забрал братишку, сам бездетный, вот мой отец и дал.. В 33-ем уехали, вай. Я бежал за ними до самой речки, а там они уж на плоту поплыли.

– А ты был маленький, баваджан?

– Шесть ле-ет. Меньше тебя теперь.

Дедушка умер, когда Шахину было восемь. Он не помнил ни дня похорон, ни поминок – только задело ухо непонятная фраза, всколь брошенная матерью, о какой-то телеграмме из Парансы.. Из Парансы.

Паранса – теперь он понял, это та же Франция. А телеграмма, видно, от родных – отец потом никогда больше не говорил о них, а Шахин не спрашивал. Странный отец – чтобы пренебречь своими же родственниками..

Назойливое гудение стихло, и он медленно отвёл кулаки от ушей – обернулся – девушки исчезли, оставив в доказательство своего мимолётного присутствия пустую пачку из-под сигарет, скомканный газетный лист и удушливый запах дезондоранта.

– Гя-адо.. – окончание «ость» застыло в горле – именно так, на кяндистанский манер придушенно растягивая слова говорила Ляман. Противно.

– Блин. – отделался более сжатой характеристикой.

Запах дезондоранта гнал прочь от скамейки. Шахин с ленцой поднялся, вызвав движениями лёгкий ветерок. Газета вспорхнула со скамейки, резко взлетела и шурша спланировала ему прямо на нос.

– Во …. – Шахин схватил газету, хотел было бросить, но остановился, решив использовать вместо носового платка – от жары заложенность в носоглотке нестерпимо мешала.

Вокруг незаметно ни одного мусорника, ни одной урны – то ли местные такие чистюли, то ли наоборот, ставь места для отбросов, не ставь – по-любому загадят. Неясно.

Шахин высморкался и уже приготовился запустить скомканную бумагу в кусты, но глаза резануло знакомое имя – развернув газету, он прочёл – буквы прыгали как при дислепсии, короткую – в пару строк заметку, напечатанную в левом нижнем углу:

« Сегодня в университет прибыло пять студентов из разных стран для учёбы и обмена опытом..» . Дальше имена, фамилии – и среди них, среди пяти имён – и её имя, и её фамилия, которую, он, оказывается, и не знал.

ХIинд Некиева.

Имя было слишком редким, чтобы им обладал кто-то ещё.

Выбросив газету на асфальт и досморкавшись в два пальца, он как угорелый помчался к машине, а к двум дня уже был в городе, стоящем на берегах Западной Двины.

Конец апреля, 2010-го года.

Было скучно. Разница между евросоюзовским и постсоветским образованием оказалась лишь в языке обучения. Но и на русском учиться было нестерпимо. Медленно тянулись минуты лекции, монотонно бубнили голоса преподавательниц, не отличимые один от другого, однообразные настолько, что если отдаться мелодике рече, ритму, волне и начать покачивать головой в такт – смысл исчезнет и знакомые слова станут непонятными.

Ощущение жемавю было и сегодня.

ХIинд машинально что-то записывала, но русская речь в этот день звучала для неё не понятней, чем песни племени эве, которые на переменах слушала с плеера телефона невысокая нехудая белорусочка одетая точь-в-точь по описанию данному в каком-то очередном гениальном бреде Садулаевым – розовая майка и синие джинсы. У белорусочки был роман со студентом из Ганы.

ХIинд в который раз жалела, что решила таким дурацким макаром разнообразить свою жизнь. Живя дома она хоть в полной мере пользовалась двухкомнатным бытовым комфортом квартиры, здесь же, денег Заура хватало, чтобы снимать с ещё одной обменщицей – жительницей Смоленска Ксенией однокомнатную квартиру. Ксения, правда, в силу ненормальной проявляющейся по ночам любви к содержимому холодильника, постоянно спала – да и жила на кухне, так что комната была полностью в распоряжении ХIинд, но всё равно.. Не хватало приготовленной мамой еды, ласковых слов, привычного вида из окна, старой мебели, смеха братишки.. Воспоминаний о Шахине не хватало даже – здесь мысли о нём закатились куда-то на переферию сознания и он, и Санкт-Петербург и даже мама с Зауром стали казаться какими-то нереальными, несуществующими.

Как будто ничего нет в мире кроме этого небольшого чахлого городишки на узкой речке, в которой местные жители без конца удят рыбу.

Скучно. Ничего не изменила в ней эта перемена. Только дни стали длиннее от того, что не с кем «убить» время за разговором.

Мусульмане в Белоруссии в диковинку и сила эффекта, производимая, гуляя по местным улицам, с Санкт-Петербургом несопоставимая.

ХIинд с тоской оглядывает тесную аудиторию – какие-то стулья, столы, низкий потолок выкращен в серый цвет, призванный изображать металлик. Всё сделано современно, но её место - в ряду у стены, тогда как она любит сидеть у окна. Но у окна всё занято, а подсаживаться к кому-то она не хочет, потому что знает – попросят пересесть. Побояться или постыдяться сидеть с ней рядом – люди здесь только внешне спокойные, а в самих, кажется, тлеет ненависть к инородцам. С ней никто, кроме Ксении, так и не дружит, и не хочет общаться.

А Ксения пытается дружить, потому что влюблена в студентка-обменника из Ирана, а ХIинд за просто так переводит иногда для неё его трафаретно-слащавые смски, которые он рассылает по всем номерам, хранящимся в памяти довольно несовременного, хоть и сенсорного, телефона.

Даже вида из окна лишает её эта тесная аудитория, в которой с трудом размещаются 15 человек.

Преподавательница всё долдонит – ей не стыдно буквально зачитывать материал с уже написанного конспекта, не добавляя от себя хотя бы междометий.

Интересно, обладает ли преподавательница способностью говорить – нормально говорить о чём-либо кроме заданной темы? О том, что молоко убежало, например.. Думает ХIинд и в это время дверь аудитории открывается.

ХIинд ждёт, что войдёт какое-нибудь административноее лицо или двоишник с другого курса, интересующийся пересдачей экзамена, а если честно, ничего не ждёт и отворачивается вбок от этой открытой двери, не желая казаться любопытной для того, кто стоит за ней. Однако, вот и скрипнула дверь, вот кто-то сделал два шага и остановился – а класс и преподавательница выжидательно молчат, словно предупреждают «новое лицо, новый человек» и ХIинд поворачивает голову, чтобы увидеть Шахина.

Странно, но ей совсем не кажется, что это сон. Не кажется Шахин и привидением. ХIинд узнаёт его сразу, но реагирует, как на незнакомого:

Она с удивлением, словно впервые видя, за какие-то доли секунды разглядывает его, мало изменившегося внешне – всё та же куртка, те же джинсы, тот же непонятный свитер с очередной полуприличной английской надписью. Разве что борода выбрита менее фигурно, и ей кажется – или он действительно самую малость похудел и чуть вырос – где-то с 170 до 172?

Он не улыбается ей и ничего не говорит, просто подходит к её парте, полувопросительно смотрит на неё и широко разводит руки, словно готовясь обнять. ХIинд отодвигается к стене и полностью возвращаясь в сознание, лезет в сумку за телефоном и кинув взгляд на дисплей, говорит: