Хинд
Шрифт:
– Через 8 минут перемена. Подожди, в коридоре, пожалуйста. Я выйду. – И, полностью освободишись от стресса и скованности, глупо, широко и некстати улыбается.
В ответ он открывает рот, словно хочет сказать что-то, но быстро отворачивается и выходит за дверь, настолько быстро, и решительно, что ХIинд кажется, что он обиделся и сейчас уйдёт насовсем.
Она с трудом сдерживает желание сорваться с места и побежать за ним вдогонку, и чинно опускает глаза на парту под взглядами всей остальной аудиториии.
В университетах звонки не звонят - то ли экономят, то ли специально дают возможность преподавателям
– Вот как!
– говорит она и даже не обижается - этого следовало ожидать. Надо было изображать восторг, прыгать, радоваться, вешаться на шею и не отпускать его ни на секунду. Теперь ищи ветра в поле.
Но не мог же он сбежать так просто. Ведь всё же он приехал. А из Москвы путь не близкий сюда. Надо бы поискать его внизу.
– Соображает ХIинд и идёт на первый этаж.
Шахин сидит на подоконнике около женского туалета.
– Ахаааааах, классно я придумал, где тебя сад фоизов найти? Не сбежала?!
– он говорит громко, уверенно и шутливо, но лицо растроенное и нервно передёргивается.
– Ты что? Ты боялся, я уйду? Ну, это не в моих правилах. Пошли.
Они выходят на улицу и не знают, о чём разговаривать.
– Что расскажешь?
– спрашивает она.
– Аххаааааааха, а ты что?
Она молчит.
– Я думала, ты женился.
– произносит она наконец нерешительно.
– А, забудь!
Тут его, видимо, неожиданно для самого себя, прорывает. Он начинает рассказывать - смазанно, неясно, постоянно повторяясь про друзей, про отца, про Ляман - речь его быстра; ХIинд не успевает разбирать многие отдельные слова, но суть понятна - она слишком долго думала о том, что происходило в его жизни весь прошедший год, чтобы не понять теперь - когда половина его исповеди повторяет её догадки.
– Ты только по никяху женился на ней?
– вставляет она вопрос в одну из пауз.
– АльхьамдулиЛляхI. Я не такой дурак.
Она просто не слишком давила на него - параллельно искала вариант получшее или документы не в порядке были - думает ХIинд, но чтобы не задевать его самолюбие, делает вид, что верит.
– МашаЛлахI. Ты умный. Так ты можешь развестись с ней. Просто пошли смс.
– Ахахааааах, я сделал. В Сингапуре так делают.
– Правда?!
– удивляется ХIинд, чтобы сделать ему приятное, хотя знает про законы Сингапура.
– Ага!
– разговор перетекает в другое русло. Теперь Шахин хвастается знанием Ислама, ругает американцев. Он говорит ещё громче, почти кричит, постоянно переходит с родного языка на русский, частично арабский и английский; пару раз, сам не заметив, употребляет матные слова.
ХIинд старается следить и запоминать всё, что он говорит, поддакивает, смеётся, спорит и через пару минут ей кажется, словно и не было ничего прошедшего, а только вчера позвонил он ей впервые и сказал:
– Ахааахах, ХIунд, замуж выйдешь за меня?
– Да.
– Отвечает она вслух, но Шахин, поглощённый собой, не замечает ничего.
Их обгоняют возвращающиеся с лекций однокурсники - на них оглядываются и снова шепчутся. ХIинд становится неловко, она прячет глаза, но украдкой
взглянув на Шахина, видит, что у того по лицу бродит блаженная улыбка.– Что с тобой?
– спрашивает она.
Он, наконец-то, кидает на неё взгляд.
– На пороге райских кущей гурия стоит как страж..
– Начинает он петь, а ХIинд испуганно озирается - она боится, что если кто-то услышит эту песню, то поймёт её превратно, неверно, и чего доброго кинется доносить куда ненадо.
– Ведь я был АллахIа воин и Пророка верный друг..
– На этих словах ХIинд, перепугавшись вконец, объявляет, что не любит Гёте; а потом долго доказывает, что стихотворение принадлежит перу немецкого поэта, а не автора песен, сопровождавших в двух бессмысленных войнах, тех, кто называл себя ичкерийцами.
Шахин наконец верит ей, и песня теряет для него всякий интерес - он не любит переводные стихи, тем более - не любит немецкие стихи.
– Фашисты они.
– говорит он тоном врача, ставящего диагноз и сплёвывает.
– Третьего Рейха нет.
– у ХIинд примирительные интонации в голосе.
– Они не изменились. В душе жаждут реванша.
ХIинд не знает, что возразить на это - немецкая душа для неё потёмки; поэтому не противоречит Шахину.
– АллахIу аIлям. Всевышний знает.
Они гуляют по серым улицам около двух часов, выходят к узкой речке. По воде плавают утки и стоя на берегу можно рассмотреть их красные лапы.
– А булки-то у нас нет.
Шахин оставляет её, бежит в ближайший магазин за хлебом. Утки выползают на сушу, смешно отряхиваются и принимаются за угощение. Они неторопливы, не боятся смешных и суетливых движений их, и Шахин делает вывод, что утки к людям привыкшие.
– Да их вообще все тут избаловали.
– Смеётся ХIинд.
– Только вот орнитологи говорят, что хлеб для животных вреден.
Недоскормив булку они уходят, оставшуюся горбушку доедают сами. Отойдя метров на 300 оба, не сговорившись, оборачиваются и видят коричнево-зелёное колыщащееся покрывало. Птиц впереди ещё можно различить - они вытягивают шеи и вопросительно смотрят им вслед.
– Дескать, почему ушли, такие плохие..
– Никогда раньше не кормил птиц..
– Это потому, что не смотрел фильм Маджиди. Знаешь, где главный герой похож на Майкла Джексона. Там главная актриса играет, кажется, хорезмийку-беженку. Вот после этого фильма, ты бы стал сто фоизов кормить голубей. А после голубей и остальную живность.
Начинается дождь и Шахин провожает её до подъезда панельного дома, где она и смоленская Ксения снимают однокомнатную квартиру. Ксения стоит в дверях подъезда и таращится на мир любопытными глазами, увидев ХIинд, сбегает к ней.
– Зонтик! Я беспокоилась о твоём здоровье, чтобы ты не простудилась.
– протягивает ей свой зонт.
В глазах у Ксении всё, кроме заботы о здоровье; она в открытую пялится на Шахина - и теперь ХIинд замечает, что у него на шее толстая платиновая цепь, а на телефоне, экран которого он только что совал ей под нос, показывая снятые фотографии “ХIинд кидает кусочки хлеба уткам” красуется надпись Giorgio Armani. Майка – а не свитер, на нём оказывается, вовсе не с полуприличной надписью, а тоже Armani.