Хирург Коновалов

Мы молчим. Я пью чай, Беляш тарахтит мне прямо в ухо на предельных оборотах, аж вибрирует.

– Если ты не разрешишь себе любить, это ничем хорошим не закончится.

Я со стоном откидываюсь затылком на спинку дивана. Так и знал. Так и знал, что этим все сегодня и закончится!

– Мама, я тебя умоляю – давай без психоанализа!

– Беляш, держи его! Чтобы не вздумал встать и уйти! – командует мать. Черное меховое отродье выпускает когти – слегка, но намек понимаю. Эй, кто тебя креветками кормил?! – Сиди и слушай. Хотя бы раз выслушай меня.

– Можно подумать, я когда-то не давал тебе сказать!

– Об этом мы никогда всерьез не говорили.

Об этом… Вот так и знал. И, главное, время выбрано самое удачное!

– Вадик, послушай… Я же помню, каким ты был раньше. Помнишь, сколько ты в детстве притаскивал всякого зверья домой и требовал, чтобы отец всех лечил? Какое у тебя тогда было большое любящее сердце?

Так, все пошла гребанная мелодрама!

– Мама, раньше все было другое. И я, в том числе. Было время, когда я срал в штаны. Ты этот временной период вспомнить не хочешь?

– А ну прекрати! – мать хлопает меня по колену. Беляш превентивно снова выпускает когти. Окружили! – Прекрати прятаться за цинизмом и физиологией.

– Мама, у тебя муж – врач. Сын – врач. Ты всю жизнь в медицине. Как ты можешь так неуважительно о физиологии?

Мама фыркает. Кот фыркает.

– А помнишь, как-то на мой день рождения Люда, моя подруга, затеяла такую забавную игру, где надо было написать самые главные в своей жизни слова. Кажется, пять самых важных слов. Тебе тогда было лет двадцать семь, кажется.

– Не помню.

И терпеть не могу воспоминания.

– Все тогда написали примерно одинаковое: любовь, семья, мир, достаток, уважение… А помнишь, что написал ты?

– Конечно, нет.

– А у меня даже та бумажка сохранилась! – мама и в самом деле извлекает из кармана трикотажной кофты какую-то бумажку. Поправляет очки и читает по слогам:

– Коагулятор. Расширитель. Отсос. Тампон. Ножницы Ва… Вар…

– Валькера.

Мама убирает бумажку обратно в карман.

– И что ты про это думаешь теперь?

– Даже не знаю. Чем меня тогда именно ножницы Валькера привлекали.

– Вадим… – укоризненно вздыхает мать.

– Мама… – так же укоризненно вздыхаю я.

– А вот теперь слушай. И желательно молчи. Я уже много прожила и многое понимаю. Но маразма у меня, слава богу, нет, как и проблем с памятью. Я помню много. Я помню, как ты любил отца. Как ты его обожал. Как хотел быть похожим на него. Почему ты решил, что он предал тебя, когда умер? Что теперь больше нельзя никого никогда любить?

Я прикрываю глаза, ложусь затылком на спинку дивана. Кот, вибрируя на полную катушку, тычется мне носом в шею. Окружили…

– Давай-ка я тебе чаю горячего налью, – из моих рук вытягивают пустую кружку. Слышатся удаляющиеся шаги. Беляш ритмично выпускает когти мне в грудь.

Ну что, послали в нокаут. Но милосердно дали шанс продышаться, не стали дожимать. И на том спасибо.

***

Жизнь моя стала совсем черно-белая. Вокруг меня черно-белый предзимний Новосибирск. И жизнь моя состоит из двух несвязных частей, черной и белой. Двух отдельных половин. В одной – рабочая суета, даже хаос, который все-таки постепенно приобретает форму и очертания того, чего мы должны добиться. Виктор Карташов настолько хорош, что я бы забрала его с собой – ну очень толковый парень. Он смеется моему предложению: «Инна, я только-только квартиру купил, извини». Да и я не всерьез.

А другая половина… О, эта другая половина… Это рефлексия. Нет, даже не так. РЕФЛЕКСИЯ.

Я это сделала зря.

Надо было набраться смелости и сказать.

Как же мне без него плохо.

Взрослые люди не меняются.

Вадим меня никогда не полюбит.

На хрена я в него влюбилась?!

Он не нуждается в чувствах, вот в чем правда. При его работе чувства – лишние. Мешают.

Время. Мне нужно время. Время вообще, и время без него.

Оно же все лечит, правда? У Вадима свои методы, он хирург. А у меня свои. Только что-то они не работают.

***

Игнор. Прекрасно. Блок. Еще, блядь лучше!

Ты что творишь, Ласточка?!

Еду домой. Настроение – хуже не придумаешь. Потому что я не понимаю, что происходит. Впервые вообще не понимаю, что происходит. Словно попал в мир, который существует по совершенно неизвестным мне законам.

А ведь все начиналось нормально. Обычно. Ну, командировка. Штатная ситуация, взрослые работающие люди ездят в командировки. А потом начался какой-то трэш.

Отмораживание. Игнор. А теперь еще и блок.

И я не вижу ни одной внятной причины для этого. А она должна быть. Что-то случилось. Но что, блядь, что?!

Я Инну чем-то обидел? Как ни кручу, не вижу ничего. В наших отношениях не менялось ничего. Вот вообще ни-че-го. Прощальный секс был вообще волшебный, Инка такая была… Ням-ням.

Кто-то что-то ей про меня наплел? Да что?! Я с ней честен, на других баб не смотрю, даже и не хочется. Про прошлое? Да мало ли что там и с кем там у меня было? Нет, Инна не могла из-за этого, она у меня умница.

Ну что там еще может быть? Неожиданная мысль заставляет дернуться ногу на педали газа, машина отвечает ревом и рывком. Хорошо, что перед нами близко никого нет.

А если… если у нее кто-то появился? Эта мысль меня прямо парализует, и какое-то время просто тупо бешусь, сжимая пальцы на руле и стискивая зубы. Потому все же прихожу в светлый разум.

Да нет. Не может быть. Не может. Во-первых, это не по правилам, и мы с ней это обсуждали. Во-вторых, у Инны на лбу написано: «Порядочная». Неверность и налево – это вообще не про нее. Ну а если бы… В желудке вскипает горячо… Она бы сказала!

Да. Вот именно. Если бы что-то пошло не так, Инна бы сказала.

А она молчит! Но явно что-то пошло не так.

Тупик.

И выхода из него нет. Меня заблокировали. Не лететь же за выяснением отношений в Новосибирск? У меня все распланировано на ближайшие пару месяцев – и дежурства, и приемы в клинике у Булата. Да и вообще… Неправильно так.

Я ни за кем никогда не бегал. И не собираюсь начинать.

***

– Как у Инночки дела?

– С чего это она Инночка? Я вот твою жену Гульнарочкой не называю.