Хочу вот этого
Шрифт:
Глава 18
Осторожно крадучись по лестницам и коридорам, держась тени во внутреннем дворе, мне удалось дойти до нужного места никем незамеченной.
Факелы разгоняли полумрак, но осветить каменную лестницу до самого низа им не удавалось. Последние ступеньки тонули в темноте. Я шла медленно и осторожно. Старалась двигаться как можно тише, ловила каждый шорох, но слышала лишь свое дыхание и биение сердца, которое, как мне казалось, разносилось набатом по всему подземелью.
Дошла до крепкой деревянной двери и посмотрела на замок. Последний
Из складок платья достала большой ключ, вставила его в проржавевший замок и провернула.
Навалилась плечом на тяжелую, окованную металлом дверь. Та гулко, протяжно скрипнула и отворилась. Я остановилась в дверном проеме, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку.
Впрочем, в камере не было темно. Пленнику милостиво оставили лампу. Она мерцала неровным светом на узком подоконнике. Ее поставили отпугивать крыс, но так чтобы раб не смог дотянуться.
При виде его сердце сделало в груди кувырок, а дыхание сбилось. Он сидел на полу, но услышав скрип отворяющейся двери, тут же вскочил на ноги. Пульс мой бился где-то в районе горла, кровь шумела в висках, а коленки подрагивали.
Он молчал, не сводя с меня глаз цвета весеннего голубого неба. И я не могла оторваться от него. Хотелось… наглядеться, запомнить. Чтобы потом, мечась по постели, представлять его насмешливые губы, светлые волнистые волосы, сильные руки и смуглую кожу. Слышать в памяти голос с раздирающей душу хрипотцой…
Я сделала несколько шагов и остановилась прямо перед ним. Он тоже будто всю обнимал меня взглядом. Задержался на шее и плечах, медленно спустился ниже, мысленно раздевая. Мужчину била дрожь, а в глазах явственно читалось желание.
Я сделала еще шаг, встав к нему вплотную. Провела рукой по щеке, смазала большим пальцем по губам, тыльной стороной ладони спустилась в вырез рубашки, оголяя каменную, рельефную грудь.
Он не отстранился и не произнес ни слова. Только дыхание его стало хриплым и шумным. Чувствовалось, как под моими пальцами сильно и часто бьется сердце.
Меня тянуло к нему всем существом. Я умирала как хотела… его.
— Поцелуй меня, — попросила шепотом. — Возможно это наша единственная ночь.
Не мог больше сопротивляться и он. Мое лицо обожгло горячим дыханием, а губы ударило током. Волной возбуждения окончательно снесло остатки разума и самоконтроля. Он стер все, что было до него, сжег все мосты и швырнул меня в блаженное безвременье.
Щеки пылали, сердце стучало, как сумасшедшее. По коже волнами прокатывались мурашки. Его руки дрогнули, звякнули цепи. Он шумно втянул воздух и скользнул горячими ладонями на талию, обхватил спину и с силой вжал в себя. Оторвался от моих губ и покрывал поцелуями все лицо. Его прикосновения становились сильнее, настойчивее, требовательнее, разжигая во мне пожар.
Пространство камеры наполнилось нашим тяжелым дыханием. Я не заметила, когда он справился с застежками платья, почувствовала только, как легкая ткань упала на пол мне под ноги.
Даниэль хрипло застонал, проводя руками по моему телу. Оглаживая ладонями спину, спускаясь к ягодицам.
Он сильно прижимал меня к себе, и я чувствовала, что его штаны — лишняя деталь между нами. Мы быстро от них избавились.
Даниэль опустился на пол, увлекая
меня за собой, и мы слились. Я чувствовала его всего, меня выгибало дугой. Хотелось еще большей близости, хоть ближе было уже невозможно.Я хрипела, рычала, билась в сильных руках, впивалась пальцами в его плечи, стонала и вздрагивала от каждого касания его языка, а он продолжал меня плавить. Я отдавалась в его власть полностью и хотела только одного, чтобы этот миг не закончился никогда. Пока волна наслаждения не сорвала меня за грань и не разметала сознание на миллион счастливых частиц.
Глава 19
Я проснулась (если можно было назвать сном, то мучительное полузабытье, в которое я проваливалась на короткое время) на подушке мокрой от слез.
Искусанные губы горели от страстных поцелуев, кожа помнила жар мужских ладоней. Сердце сладко замирало при одном лишь воспоминании о его голосе… но в ту же секунду с отчаянием и горечью обрывалось вниз.
Я чувствовала себя загнанным в западню зверем, вжимающимся спиной в угол, не зная в какую из сторон кинуться и где искать спасительный выход. Прекрасно понимала, что в этот угол загнала себя сама, но не жалела ни секунды.
Ночью, умирая в объятиях любимого и возрождаясь вновь от его поцелуев и ласк, я была абсолютно счастлива. Моя душа парила на таких высотах, на которые не поднималась до этого никогда… Тем мучительнее сейчас сознавать, что эти блаженные минуты могут больше не повториться.
Невыносимо физически больно.
Наша с Даниэлем любовь (единственное, что имело для меня смысл в данный момент) была под запретом. Мечта — недостижима. Новая встреча — не возможна. Поэтому ночью я молча сбежала из подземелья. О чем нам было говорить? Любые слова били сердца вдребезги. Всё было предельно ясно и без них.
Сильные руки удерживали меня, голос умолял остаться, глаза обещали бросить весь мир к моим ногам, но я вырвалась (не знаю, как хватило сил… не физических, душевных) и ушла… Не хотелось давать несбыточных обещаний и верить полученным в ответ невыполнимым клятвам.
Я лежала на мокрой подушке, смотрела в потолок и сквозь пелену слез, застилающую глаза, видела лицо Даниэля, слышала его шепот, хрипло повторяющий: «моя…моя…»
Да, Даниэль, твоя. Но только кто? Твоя госпожа и… любовница!
К черту! Надо вставать, жить дальше и думать, что со всем этим делать. Искать решение. Обязательно должен быть выход. Может, сейчас я его и не вижу, но он есть, без сомнений!
Дверь открылась и в комнату вошла Ирма, с неизменным стаканом воды в руках и заботливым выражением на лице.
Все забываю отдать распоряжение об установке засова на двери. Днем всегда не до этого, вспоминаю лишь утром… Да и няню обижать не хочется. Наверняка ведь не поймет, зачем мне закрываться. В этом мире вообще никто насчёт личных границ особо не церемонится.
Ирма увидела мое заплаканное лицо и встревожилась.
— Татечка, девочка. Ты плачешь? Что случилось? Заболела? Или обидел кто?
Заболела, да. И болезнь эта не лечится. Знающие люди говорят, что либо она сама пройдет, либо так и будешь умирать от любви… лекарств нет. А тот, кого считаешь лекарем, твою болезнь лишь усугубит.