Hold Me

— А что насчет отца Шона? — резко срывается с языка. Выражение лица матери моментально меняется. Она приоткрывает губы, выдыхая, а я вскидываю головой, изогнув брови:

— Как тебе такая тема для разговора с дочерью, которую бросила на три года одну? — понятия не имею, зачем делаю это, но её молчание убивает, разжигает внутри меня не просто злость. Нет. Это нечто большее, сильнее, чем прежде. Чем когда-либо. Резко смахиваю кулаком кружку с кофе со стола, не уделяя внимания тому, как вздрагивает мать, сжимая свою чашку. Посуда бьется о пол, и громкий звон отдается в ушах эхом, пока разворачиваюсь, направляясь вон в коридор.

Никогда. Никогда раньше я не чувствовала себя ужаснее, злее. Никогда меня не переполняли столь дикие ощущения. Эмоции. Ноги проваливаются сквозь ступени лестницы, по которым еле взбираюсь вверх, хватая воздух губами, словно это перила, которые помогают мне удержать равновесие. Выхожу на второй этаж, быстро перебираю ногами, мчусь в комнату. В свою. Обратно. Невольно понимаю, что мне гораздо проще находиться одной в этом огромном доме, чем знать, что где-то здесь ходит, спит, ест моя мать. Радости от её приезда не осталось.

Закрываю дверь, начиная бродить по темной комнате. Буквально полчаса назад я чувствовала себя на седьмом небе, полчаса назад мое душевное спокойствие было в порядке. Полчаса назад здесь был О’Брайен.

Вздыхаю, опуская руки вдоль тела, больше не могу держать их возле лица и растирать горячую кожу щек ладонями. Шагаю по чистому паркету, тормозя у стола. На спинке стула висит красная кофта, которую так и не забрал парень. Хмуро моргаю, медленно оборачиваясь. Непреодолимое желание течет по венам, заставляя сердце биться с новой скоростью. Опускаю взгляд на тумбу, что стоит у моей кровати, и подхожу к ней, пальцами нащупав округлую железную ручку. Открываю верхний ящик, тут же замечая сверкающий в темноте предмет. Острый предмет. Тихо дышу, боясь своих же мыслей, ладонью щупаю гладкую поверхность кухонного ножа, уверенно сжав его рукоятку. Поднимаю к лицу, разглядывая себя в отражении. Еле, но заметны мои глаза. Оборачиваюсь, бросив тяжелый взгляд в сторону распахнутого окна — последний факт, связывающий меня с реальным миром, и шагаю к нему, прижимая одной рукой нож к груди.

Курить травку и пить алкоголь — не мой способ «забыться».

Беру штору за плотную ткань, бросив взгляд на темную улицу, озаренную светом фонарей, и задвигаю, погружая комнату во мрак.

У меня свой метод.

***

Первый день, когда всё пошло «не так»

Холодное, облачное утро не должно вызывать удивления, и уж тем более такого странного отвращения у той, которая изо дня в день лицезрела далеко не «радужную» погоду через стекло окна своей комнаты, сидя в полном одиночестве, будто взаперти. Но сегодня Эмили Хоуп начинает всё чувствовать иначе, относиться к обыденным вещам по-другому, не так, как раньше, не так, как привычно для неё самой. Она просыпается позже. Эмили просыпает первый урок, хотя обычно ей трудно проспать дольше, чем пять часов за ночь. Она не отдает этому факту внимания, она совершенно не заботится о том, что что-то в её внутренних часах резко меняется. Краски перед глазами темнеют. Красная кофта, которая еще вчера казалась яркой, что аж приносила неприятные ощущения глазам, теперь висит тусклая, не привлекающая внимания, не вызывающая былого трепета в груди. Эмили чувствует холод ногами, кожей голых рук, но не собирается накидывать одежду. Преобладание синих, серых, голубых тонов перед глазами вводит её в тоску, но нужно двигаться. Девушка кое-как одевается, натягивая на себя кофту Дилана, не смотрит на себя в зеркало, прежде чем покинуть комнату с бледными стенами. Шагает по темному коридору, не заглядывая в комнаты по бокам, ведь в одной из них сидит мать. Женщина не распаковывает чемодан, и эта незначительная деталь о многом говорит. Она краем глаза замечает дочь, пока протирает пыль со своего рабочего стола:

— Доброе утро, зайка, ты сегодня… — замолкает, прижимая мокрую тряпку к груди, так как Эмили молча проходит дальше, даже не бросив один из своих разгневанных взглядов в её сторону.

Хоуп спускается вниз на первый этаж, и подавляет чувство голода, проходя мимо кухни, с которой пахнет тостами. Девушка подходит к входной двери, быстро распахивая, и не щурит веки, лишь слегка морщась, когда бледный свет падает на белую кожу. У калитки никого нет. А она ждала? Может, Дилан и стоял здесь, но посчитал, что девушка ушла раньше, поэтому направился в школу. Но ему-то откуда знать точно?

Эмили сует руки в карманы кофты, медленно, лениво шагает к тротуару, так же не торопясь. Её впервые не мучает то, что она опаздывает, то, что учитель в ярости будет приставать и донимать её до конца урока, то, что на неё подаст жалобу преподаватель, первый урок которого она проспала. Эмили Хоуп всё равно. Впервые. Она не радуется облачному небу, не прислушивается к ветру, что путает её волосы, не улыбается, слыша крики чаек и не представляет, закрыв глаза, как бродит вдоль берега, вдыхая аромат соленой воды. Эмили не делает, как раньше. Но точно знает, что именно такое состояние — состояние полного душевного «отсутствия», ощущение серости вокруг и болезненного равнодушия — это и есть — она. Она такая. Будто вот оно — то, чего ей так не хватало, чтобы почувствовать себя собой. Вот та самая часть пазлов.

Эмили Хоуп впервые не опускает взгляд. Она смотрит перед собой даже тогда, когда навстречу идут люди. Её больше не заботит то, как они смотрят на неё, ведь она не смотрит на них. Социума вокруг — не существует. Хоуп живет своей жизнью, в своей реальности. И теперь она понимает, что именно таким образом выживала всё это время. Все эти три с лишним года, пока её мать спокойно себе «отрывалась» в Нью-Йорке. Девушку не должно заботить мнение остальных, ведь никого, кроме неё самой, в её жизни нет. И быть не должно. Именно. Истина настолько проста, что Эмили поражается, как не могла раньше понять это.

У школьных ворот толпятся «куряги», видимо, звонок с урока уже был. Хоуп не опускает глаза, голову держит прямо. Смотрит перед собой, игнорируя голоса и смех, игнорируя шум и отвратительным дым сигарет, игнорируя взгляды и неодобрительные смешки. Игнорирование — её путь к нормализации жизни. Девушка не чувствует тяжести на плечах, не ощущает потребность в кислороде, ведь впервые может дышать полной грудью в общественном месте. Поднимается по ступенькам, оказываясь в переполненном подростками широком сером коридоре. В хаотичном порядке люди бродят от угла в угол, общаясь, но Эмили даже не думает обходить, даже тех, кто идет прямиком ей навстречу. У неё есть выбранный путь — она будет следовать ему. Какого черта Хоуп должна пропускать, уступать дорогу? Эмили никому ничем не обязана. Никто не обязан. Каждый человек способен познать одну единственную правду — всем на всех плевать. Если тебе кажется, что кто-то беспокоится о тебе, то забудь. Это не показуха, это вынужденное волнение, забота, которая должна быть, потому что так правильно. И истина в том, что Эмили должно быть всё равно. Она никак не реагирует, когда видит в толпе Дилана, который замечает её, толкая людей, чтобы выбиться вперед:

— Эй, — что это было? Его голос. Хоуп почти ощутила беспокойство за него. Парень встает перед ней, загораживая дорогу, и только потому она останавливается. Ложь.

Дилан ищет слова. О чем он хочет спросить? Как нужно построить вопрос, чтобы услышать в ответ именно то, что необходимо знать?

— Как всё прошло вчера? — моргает, нервно поправляя бейсболку, ведь замечает перемены в выражении лица девушки, голубые глаза которой приобрели серый оттенок. Эмили смотрит на его шею, прежде чем поднять взгляд выше. Не меняется в лице даже тогда, когда видит волнение в глазах О’Брайена. Он хочет взять её за руку, но его сил и уверенности хватает лишь на касание пальцами её запястья. Опускает взгляд на её руки, слегка приподнимая ткань рукава красной кофты. Хоуп не отводит взгляд, не чувствует вины или сожаления за содеянное. Почему она должна стыдится того, что естественно для неё? Дилан проводит пальцем по глубокому порезу, заглотнув пыльного воздуха, и вновь смотрит в глаза Эмили, слегка щурясь:

— Что произошло? — верно. Всё ведь было в порядке. Вчера. До того, как вернулась её мать. — Эмили, — требовательно произносит её имя, ведь девушка отводит взгляд в сторону, желая обойти его, чтобы продолжить идти. Терзания в груди. Неприятный комок мешает заговорить, а ведь она так жаждет этого, желает выплеснуть злость, поделиться ею с кем-нибудь. Дилан хватает обеими руками её ладони, начиная грубо гладить пальцами костяшки:

— Помнишь, ты можешь говорить со мной, — напоминает, и О’Брайен правда готов на время забыть о своих проблемах и окунуться в её переживания. Он готов слушать, но Эмили не готова говорить. Ей нужно справиться с чувством пустоты внутри. Девушке уже надоело рыться в себе, искать ответы и жить с ощущением, что все вокруг лгут ей. Она больше не хочет быть частью этой реальности.

— Я устала, — шепот. Хриплый шепот сорванного голоса. Девушка резко впивается своим взглядом в лицо Дилана, который еле удерживается, чтобы не сделать шаг назад. Такое выражение он видит впервые. Глаза, полные обиды и давно сидящей в тишине злости, которая уже готова вырваться наружу. Взгляд человека, который всего за одну ночь устал, лишился всех тех сил, которые бурлили в его груди ещё вчера утром.

Эмили не хочет пока говорить о матери. Она, если быть честной, совсем не желает открывать рта, поэтому обходит парня, который сам разжимает пальцы, отпуская её руки. Девушка не поправляет съехавший ремень рюкзака с плеча. Дилан оборачивается, медленно последовав за ней, сохраняет расстояние, но не отходит далеко. Смотрит в затылок, при этом следя за тем, что все бросают взгляды на девушку, но та не опускает голову. Продолжает идти, не уступая дорогу людям, следовательно тем приходится обойти её. Дилану уже стоит бить тревогу или просто порадоваться, что она наконец может противостоять обществу?