Холодная зона

Расслабиться. Он в «Салоне наслаждений» в Мюнхене, и это такой особенный вид ванн. Расслабляющий. Говорят, перед смертью перед глазами должна пройти вся жизнь. Ничего такого у Рея перед глазами не проходило. Перед тем, как окончательно уйти в небытие, он думал о полной ерунде — о том, что надо было еще оплатить заказ, и что в комнате, кажется, горит лампа. Мелькнула мысль о том, как нелепо поддерживать тело в течение семидесяти лет, вновь оживить его — чтобы через несколько лет это тело уничтожило себя само… Да вообще вся его жизнь была одной сплошной нелепостью, если вдуматься. И тут ему почему-то вспомнилась эта полька, Леа. Такая, какой он ее видел на курсах. А может быть, стоило разыскать ее. Почему ему тогда показалось, что она — знает, как жить? Она знает что-то большее, и понимает все. И она — смелая, умная и… такая, каких здесь не бывает. Понятно, не для того, чтобы спать с ней, но… может, она подсказала бы ему, что делать? Но голова уже сильно кружилась, и Рей не мог двигаться. Вода тихо журчала, продолжая наполнять ванну, и наверное, надо было ее выключить, но Рей уже ничего не мог.

Наконец наступила тьма.

Сознание возвращалось постепенно.

Он выныривал из бездонных глубин сна, регистрировал свет, контуры, писк приборов — и опять лениво погружался в небытие. Иногда он слышал голоса рядом, но не мог понять, что они говорят.

Так было много раз, прежде чем он проснулся по-настоящему.

Бортики из прозрачного пластика, бестеневая лампа вверху. Писк мониторов над головой. Трубки, катетеры.

Острое чувство дежа вю — когда-то он уже переживал все это.

— Господин Гольденберг! Рей, ну-ка давай, просыпайся!

Молоденькая медсестра смотрела требовательно. Ее лицо расплывалось где-то вверху.

— Что… со мной? — спросил он шепотом.

— Все нормально! — сообщила сестра, — еле откачали. Пить хочешь?

Она поднесла ему к губам носик поилки. Рей стал осторожно глотать воду. В горле все горело огнем.

«Не получилось», подумал он. Спасли. Мысль о ванне, наполненной кровью, вызывала теперь ужас, но не больший, чем все, что было до того. Прошлое колыхалось внутри, как огромный кровавый жгучий ком. Как опухоль.

«Каким я был дураком».

Его покормили с ложечки, потом он поспал. Пробудился от того, что на него кто-то смотрит. Врач, молодой, невысокий и темнокожий.

— Все в порядке? — спросил врач с сильным акцентом.

— Вроде бы, — осторожно ответил Рей.

— Хватит в интенсивной держать, переводите во внутреннее, — приказал врач кому-то там. Рей закрыл глаза. Вскоре его переложили на каталку и повезли куда-то по коридору. Запястья были забинтованы, на груди — повязка, и Рей ощущал невероятную слабость. Головы не поднять. С каталки его перевалили на койку.

— Мест пока нету, — сказала немолодая медсестра извиняющимся тоном, — придется тебе тут полежать, в коридоре.

Она зацепила там что-то внизу, и глухо застучала тонкая струйка. Сливает мочу, догадался Рей. У меня катетер — правда, он совсем не ощущается, не так, как это было 70 лет назад, с лимфосаркомой. Прогресс тут у них.

— Как меня… спасли? — спросил Рей. Медсестра глянула на него.

— Вода вышла на лестничную клетку, соседей залила, кто-то увидел из подъезда, вызвал управдома. Ты был мертв около часа.

Рей вздохнул — от глубокого вздоха грудную клетку пронзила боль. Ну да. Они здесь умеют восстанавливать погибшие клетки, эти, как их там, микроагенты. Реанимация с восстановлением мозга возможна в течение нескольких часов, пока не начнется гниение.

— Дурак я, — откровенно высказался Рей. Медсестра усмехнулась.

— Да, есть такое. Ну не расстраивайся, все будет хорошо.

Прошло три с половиной месяца, когда Рей однажды, ясным весенним утром, вышел из больницы.

Старые желтые корпуса были окружены обширными газонными полями, садом, куда порой их выводили на прогулку под конвоем плечистых ассистентов. Впервые Рей миновал ограду этих полей, вышел на улицу, асфальтированную, как в давние времена, вот только не хватало бесконечного потока фырчащих машин, запаха бензина, шуршания колес, острого чувства опаски — не сунься за поребрик. Машины теперь по дорогам мало ездят, вон — тонкая линия автобана над крышами, укрытая непрозрачным туннелем.

Рей запрокинул голову, держась за прутья ограды, глянул в небо, в хрустальную синеву. С тревогой прислушался к настроению, как начинает прислушиваться каждый, кто пережил когда-то катастрофу депрессии. Настроение молчало, оно было — никаким. Как всегда под лекарством. Рей подумал, что уже никогда у него не получится искренне рассмеяться, радостно вдохнуть утренний воздух. Неважно. Главное, что он жив, и что он больше не вернется к тому кошмару, из которого вынырнул.

Рей зашагал вдоль ограды, повинуясь указаниям комма. Сначала домой. Квартиру ему все это время оплачивал базис-центр, квартира ждала его. Возвращаться было страшновато — диван, обшарпанная стена, ванная, где на стенках засохшие кровяные разводы. Но бояться нечего, по жилам течет антидепрессант, с ним ничего не случится. Он переночует в этой квартире и пойдет в базис-центр. Завтра. Как можно скорее, напутствовала его социальная работница.

Ему исполнилось сто десять лет, и теперь он чувствовал себя на этот возраст. Казалось, он знает о жизни все.

Он знает все о смерти и страхе.

Больница вспоминалась как мутный кошмар. Сначала он лежал во «внутреннем», в коридоре, затем в палате на восемь человек, набитой койками, приборами, тумбочками, мониторами, людьми. Вздохами, стонами, воплями дементного дедушки, лежавшего у двери, лязганьем инструментов, голосами медсестер и сиделок. Он то и дело засыпал — но очередные звуки снова будили его. Он только начал подниматься, как врачица — по виду китаянка — немилосердно скомандовала.

— Выписываем. Сегодня пойдете в психиатрию.

И его перевели в психиатрию. Там в палате их было четверо, и чуть больше места меж койками. Все, кроме Рея — хроники. Мальчишка лет восемнадцати, «саморез», со странной привычкой резать себе руки, ноги, тело любым острым предметом, парень был весь в свежих и полузаросших шрамах. Еще один депрессивник, попавший сюда уже пятый раз. И третий — наркоман (Рей о таких веществах и не слышал никогда) и фобик с множеством странностей — он почти ни с кем не разговаривал, если кто-то мылся в душе — забирался с головой под одеяло, орал по ночам.

Рею подбирали медикаменты и дозу, он то лежал пластом и спал целыми днями, то наоборот — не мог уснуть, колотилось сердце, он вставал и быстрым шагом ходил по коридору, пока ассистенты не загоняли в палату. Наконец с лекарством все уладилось, он чувствовал себя сонным, стал больше есть и слегка прибавил в весе, а все окружающее стало безразличным и смутным, как сквозь туман. Два раза в неделю с ним беседовала психотерапевт. Она напоминала служащую Базис-центра, и все время выводила разговор к тому, что не надо бы ему так переживать и лезть на стенку, а надо бы найти хорошую работу и не мучиться. Она как-то плавно подводила к мысли, что Рей сам виноват во всех своих неудачах.