Хорошо Всем Известная

– Объясните толком, кто вы такие и что вам нужно.

Можно было подумать, что он позволил себе неслыханную дерзость. В первый миг воцарившееся оцепенение выглядело просто невероятным. Гордеев очутился в каком-то жутко поблескивающем и как бы текучем или болотно колышущемся кольце из вытаращенных глаз. Тогда он понял: напали бесы. Это понимание, едва сложившись в более или менее стройную мысль, передалось Марнухину, и тот, мало вникая, пробормотал, обращаясь к сидевшим в предбаннике Виктории Павловне и Манечке:

– Бесы... понимать надо... что с них взять, порода такая...

К счастью, инициатива парня, говорившего о кипятке, воображавшего что-то там о супе из пришлецов, не встретила одобрения, поскольку остальные мощно мыслили вслух о законности, об уважении к правам соседей и их гостей, о цивилизованном отношении к пленным.

В печальных лучах более или менее близкого к закату солнца приемные родители стояли по ту сторону границы, смысл и значение которой и Гордеев понемногу начинал принимать во внимание. Катя, подавшись вперед, прижимала к груди сухонькие руки в молитвенном жесте и смотрела на своего малыша-капустника полными слез глазами. А Петя, хотя и сжимал в гневе кулаки, стоял потупившись, сознавая свое бессилие.

Пленных затолкали в сарай.

– О подобных безобразиях я даже у Дюма не читал, - вздохнул Гордеев.

– Зато Дюрренматт наверняка расстарался, - усмехнулась Манечка.

– Я недавно читал в одной книжке...
– начал Марнухин.

Виктория Павловна почесала лоб:

– Нам кто-нибудь поможет?

– Алексей Сергеевич?
– живо откликнулся Гордеев.

– Не думаю.

– Тогда Антон Петрович?

Женщина в тусклом свете луны отрицательно покачала головой. Гордеев закричал истошно:

– Нас сожгут в этом сарае?

– Однажды что-то подобное уже выпало на мою долю, - сказала Виктория Павловна.
– Схватили и потом всю ночь вели лесными тропами. Ну, конвоиры и все такое... А что поделаешь... бурная молодость! И мрачные все такие, бородатые, суровые, как горцы...

– Как книжные горцы, - поправил Гордеев.

– Как книжные, да. Они часто останавливались и пили самогон, а затем решали, что меня пора пускать в расход. На кой, мол, черт им обременять себя моим принципиально чуждым обществом? Они подыскивали подходящее место для могилы и заставляли беднягу копать...

– А кто был этим беднягой?
– спросила Манечка.

– Я бы хотел еще добавить, - вмешался Гордеев, - что надежду терять не следует. Антон Петрович и Алексей Сергеевич по виду враги, а в действительности дружат. Они вполне могут нас выручить.

– Заставляли меня, - рассказывала Виктория Павловна, - копать прямо руками, а сами точили неподалеку ножи, размахивали топором, показывая, как снесут мне башку.

Гордеев презрительно заметил:

– Это что-то из жизни черногорцев, или вообще небылица.

– Поскольку спешить мне было некуда, я работала спустя рукава, и это ставило моих поработителей в тупик. Они совещались, не отменить ли сгоряча принятое решение, я же бросала работу, устремляла взгляд к звездному небу и спрашивала у него, на каком свете я нахожусь. В результате всех этих мытарств мы прибыли в деревню Кулички, которая как две капли воды похожа на эту, на эти Куличи, Геня, где прошло твое детство, и первый, кого мы там встретили, был Алексей Сергеевич. У него в той деревне была тогда дача. Он переговорил с моими угнетателями, кажется, заплатил им, и они оставили меня в покое. На прощание станцевали. Дика была их пляска, и с тех пор я ненавижу фольклор. Естественно, я с удовольствием приняла предложение Алексея Сергеевича отдохнуть у него на даче. И мы с ним переспали.

Марнухину было не по себе; он не знал, кем теперь является. Не выпал ли из рамок?

– В фольклоре много интересного и замечательного, - сказал он.
– Бабушка Арина, не вспомню сейчас ее отчества, ну, пушкинская няня, она, да будет вам известно, совсем иначе, не в пример вам сказано, настроила своего воспитанника, будущего великого поэта. Привила она ему отнюдь не те мысли, которыми, Виктория Павловна, могли бы похвастаться вы.

– По-мичурински бабушка поступила, - рассмеялась беспечная Манечка.

– С одной стороны материализм, с другой - идеализм, - произнес Марнухин устало, - а я между ними, и они разрывают меня на части.

– Возможно, - заметил Гордеев, - нечто подобное происходило и с моей женой, когда неизвестные гнали ее по лесным тропам и заставляли копать могилу.

Марнухин возразил:

– Может быть, ваша жена заслуживает подобного обращения, а я-то всего лишь влюбленный в Манечку человек, так за что же меня в сарай? Почему заперли? Что все это значит? А еще трикотаж... Как его искать? В таких-то условиях!

– С тобой, смердящий, мы еще посчитаемся.
– Не дожидаясь, пока Марнухин ответит, Гордеев обратился к жене: - Этот твой случай... не произошло ли это с тобой в те времена, когда Алексей Сергеевич устраивал заварушки в рабочем клубе?

– Именно так, - подтвердила Виктория Павловна.

– Не удивлюсь, если окажется, что у него руки по локоть в крови.

– Ерунда!

– Но ведь убили человека по фамилии Кольцов.

– Действительно, кого-то убили. Не знаю фамилии... Но убил вовсе не Алексей Сергеевич, а неизвестный, о котором Алексей Сергеевич вряд ли и слыхал когда-нибудь. Я, однако, все болтаю, а главного до сих пор не сказала. Кто-то позвонил моему мужу - вот он, здесь, взгляните, - и нашептал, будто я изменяю ему.

– А то ты не изменяла!
– крикнул Гордеев с нехорошим смехом.

– Ну да, с некоторыми. Но всегда это была шутка. Я слишком стара для сомнительных приключений, и с моей стороны в отношении молодых людей не могло быть ничего иного, кроме желания развратить их. Чем же еще заниматься с наивными юношами?

Гордеев хохотал:

– Нашла тоже наивных! Они сами кого угодно развратят! А на твой счет всем известно: порочнее тебя свет еще никого не видывал. Ты и с Антоном Петровичем крутила.

– Не отрицаю, крутила, и даже довела его до изнеможения. Но чего никогда не было, так это чтобы я обольщалась. Говорю вам, есть только сплошная игра в любовь, и я кого угодно, хотя бы того же Антона Петровича, всегда видела и вижу насквозь. Кстати, в какой-то момент старичку... я про Петровича... взбрело на ум, что хорошо бы меня и Манечку отправить на тот свет, иначе он, мол, никогда от нас не избавится. Прибежал он, значит, в клуб, а там лекция нашего уважаемого профессора, Хренова то есть, уже в какой-то превратилась, знаете ли, сатанинский бал. Последовательность событий можно восстановить, конечно, лишь приблизительно. В общем и целом, дело было так. Завидев меня и Манечку, Антон Петрович стал шарить по карманам в поисках тяжелого предмета. Тут какой-то вроде бы неизвестный как взорвет у него над ухом петарду. Антон Петрович, ясное дело, это заметил, учел. Ну, еще эхо не замерло, а Антон Петрович - не будь дурак - шасть на пол мышью, засновал у нас под ногами и все норовит то меня, то Манечку опрокинуть. Придушить, должно быть, под шумок хотел. А тот, что взорвал, опять лезет, и снова с петардой. Оседлал бедного Антона Петровича, - а и плакал же сердечный, до того рвался и требовал освобождения, что и вспомнить страшно!
– но куда там, убивец ухмыляется себе лукаво и поджигает свой снаряд. Манечка тогда еще с мужем считалась, так она толкнула меня в расчете, что я, упав, прикрою его своим телом, но я удержалась на ногах и в отношении Антона Петровича только наступила ему на голову. Так что планы Манечки относительно его спасения не осуществились, и его прямо заволокло дымом. Его уже и не видать было за вспышками, не слыхать за громом взрывов. И вот еще... Все говорят: Антон Петрович, Антон Петрович... Можно подумать, что это гад какой-то, а не человек. А ведь он - вполне приличный господин. Почему же не признать это? Зачем распространять о нем какие-то дурацкие сплетни и басни?