Хождение Восвояси

– Если уж пока мы передвигаемся со скоростью усталого пешехода, как вы точно успели заметить, а игры в стихи, города и прочую чепуху, призванную убить время, мне за двадцать четыре сознательных года осточертели, я расскажу вам, с чего началось падение моей семьи. Зачем – не знаю. Честно говоря, я с большим интересом выслушал бы ваши повествования о далеком и таинственном Рукомото. Но что-то подсказывает мне, что поскольку в кои-то веки в Вамаяси завелись люди, не ведающие сей сколь печальной, столь нелепой истории, то не воспользоваться этим случаем – грех. Итак…

Повествование императора изобиловало названием неизвестных мест, именами незнакомых и несколько веков как умерших людей и вздохами по поводу бессердечной выходки покровительницы их рода, но в целом сводилось к довольно простому сюжету.

В незапамятные времена – в какие конкретно, его величество запамятовал – прошла красна девица, единственная дочь тогдашнего императора, погулять по садику камушков [186] . Налетел тут откуда ни возьмись тэнгу – человек-ворон: глаз черный, нос длинный, плащ крылатый, руки загребущие. Сгреб он бедную деву, да только его и видели. Послал император своих даймё, сёгунов и самураев искать ее во все стороны державы, пообещав самому удачливому находку в жены. Но сколько ни ходили те по краю родному, только время потеряли. Осенила тогда Маяхату гениальная мысля, пришедшая в положенный ей срок: надо пожаловаться прародительнице своей, незатменной Мимасите, солнцеликой и дальнозоркой, потому что зорко зрила она всегда в любую даль, и что угодно высмотреть могла. Вот и на этот раз выглядела бессмертная Яширока, на какой горе скрывается тэнгу со своей добычей, и нацарапала ногтем на черепашьем панцире планчик. Бросилась туда вся императорская рать и покрошила бедного тэнгу – даже каркнуть не успел. Привели душу-девицу спасатели домой, и всем при дворе видно стало, что в отличие от них тэнгу время зря не тратил. Родила девица в ту же ночь не то сына, не то дочь – возмущенный император-батюшка разглядывать не стал. Утопить хотел в ведре помойном, вместе с перьями, клювом и прочими вороньими прелестями. Но явилась ему Мимасита, постучала пальцем по лбу универсальным жестом и сказала, что отныне сей воронёнок, его внук, кстати, будет служить его, Маяхаты, роду, как только сможет. А мог пернатый внучок сверху за кем угодно шпионить, мысли чужие читать, если не очень мелко написано и разборчивым почерком, во сне являться – ну и по мелочам всякого. Обрадовался император, поклонился богине. Та чмокнула его в щечку, потрепала по макушке и отправилась в свои сияющие чертоги в небесах. А на земле с тех пор, как подрос, служил котэнгу своему нелюбезному, но правящему семейству. И всё было хорошо, а местами так просто прекрасно – с точки зрения Маяхат, по крайней мере – пока при осаде и взятии столицы Вотвояси, после в честь императора переименованной, тогдашний император не отдал семейного котэнгу в аренду предку Миномёто. Император был уверен, что ему котэнгу нужнее: тайсёгун ведь на переднем крае с войсками дневал-ночевал, военачальников своих и чужих в хвост и в гриву гонял, планов придумывал громадьё, а Маяхата в тылу на чистых циновках под сакурами стихи сочинял и победных реляций ждал, не умея дайто от дайсё отличить.

186

Для сада камней местечка рядом с крылечком ее комнатки не нашлось.

Но Мимасита, да не закроется ее лик тучами, придерживалась другого мнения. Сыпля искрами от негодования, она предстала пред потомком, заявила, что ведет он неправильный образ жизни, потому что правильной забыл настоящий вкус, и поэтому неправ, и вдвойне неправ, что разрешает помыкать своей родней не пойми кому, и что его отец и дед ничем не лучше были, но сколько можно терпеть, что если они так, то с этих пор постоянная власть над котэнгу, равно как и над свежезавоеванной державой переходит к роду Шино, подожгла под ошалевшим тэнно циновку и пропала в радужном облаке. Но лучше бы пропала насовсем, наверное, хоть про родню так грех говорить, потому что сразу после этого полетелаявилась она Шино и сообщила ему приятные новости. В ответ на радостях он бросил к ее ногам свежевзятую Маяхату. Отряхнув ноги, богиня с кислой миной посоветовала ему не обольщаться, ибо когда молчание встретится с грохотом на крыльях ветра, всё вернется на круги своя, а если кто подумал, что императоры теперь будут носить фамилию Шино, то пусть подумает еще раз, а она за этим проследит.

По степени сладости мина Шино могла посоперничать с Мимаситовой, но с богиней не поспоришь. Решив, что живой тайсёгун у руля Восвояси лучше мёртвого императора под его кормой, военачальник приступил к исполнению новых обязанностей – а точнее, продолжил заниматься старыми. Маяхаты, как гневно подметила богиня, еще три поколения назад взвалили всё на плечи сёгунов, предпочтя безделье и негу государственным делам. Так императоры и тайсёгуны поделились: первым досталась народное благоговение и обожание, вторым – все их антонимы плюс власть.

Конечно, ничего не делать в лучах всеобщего восхищения, купаться в роскоши, быть законодателем мод и самым утонченным ценителем прекрасного Негасиме тоже казалось занятием неплохим – но не всегда и не в последнее время. Что означает прорицание богини и каким макаром оно должно исполниться, никто за прошедшие века так и не уразумел. Но чтобы понять, что страну вторая гражданская война если не добьет, то разорит, пророческим даром можно было и не обладать. К тому же, с бессмертной глиняной армией или без нее, тэнно на считал, что заново покорять соседей – удачная мысль, но кто его слушал… кроме юных даймё из Рукомото.

На привале их ждал небольшой – часа на два – пикник и большой сюрприз, чтобы не сказать, два.

Первый они приметили сразу, как только вошли под навес, устроенный для монаршего прохлажденья расторопными слугами в чистом поле. На мягких расписанных батальными сценами циновках в ожидании трапезы расположились Маяхата, пара его приближенных с лёлькиными амулетами на кимоно, и Шино со своими воеводами. Бросив случайный взгляд на соседний навес, Ивановичи к своему удивлению увидели две маленькие фигурки, степенно восседавшие в уединении: незнакомого мальчика лет десяти… и Синиоку. Наряженная в аккуратненькое голубое с ласточками и облачками кимоно, девочка сидела напротив сотрапезника, скромно потупившись и положив руки на коленки. Но глаза ее, похоже, хоть и узкие и полуприкрытые, зрили не хуже широко раскрытых лукоморских, ибо с первым шагом Ярика под императорский тент голова чуть наклонилась, а губы дрогнули в робкой полуулыбке. Предмет обожания тут же расплылся в ответной улыбке, и не видел, как старшая мудрая сестра, не отводя от Маяхаты проникновенного взора, поклонилась со словами:

– Если ваше величество не возражает, мы сядем по лукоморскому обычаю – младшие с младшими.

Император глянул на пару мест, свободных слева от себя, и чуть уязвленно пожал плечами:

– Ну если вы будете себя чувствовать комфортнее таким образом…

– Спасибо за понимание, – улыбка Лёки была насколько кроткой, настолько короткой. Исполнив долг благодарности, она потянула брата за рукав: – Знай свое место, юный победитель обормотов. Пусть взрослые говорят про свои взрослые дела. Нам под тот навесик.

И, сделав вид, что ей абсолютно безразличен обожающий взор княжича, степенно прошествовала к соседней поляне, куда прислуга уже тащила отведенные им столы.

Мальчик в компании с Синиокой оказался новым наследником Шино – Мажору. Поджатые губы, оценивающий взгляд с прищуром, неподвижное лицо – всё говорило о том, что ни набиваться в друзья, ни изъявлять благодарность за неожиданное продвижение по иерархической лестнице он не собирался. Синиока тоже сидела как деревянная, хоть глаза ее и косили время от времени в сторону Яра. Тот от смущения вместо соевого соуса угодил куском рыбы в ненавистный васаби, и если бы не бдительность сестры – быть конфузу.

В отличие от брата, не обуреваемая никакими чувствами, кроме юмора, Лёлька под конец обеда предложила сделать новым знакомым амулет как придворным Негасимы. Мажору отказался, заявив, что его хранит негасимая Мимасита и котэнгу, а если понадобится, то и вся армия Вамаяси. Девочка, кольнув брата непередаваемым взглядом, согласилась. Пошарившись в карманах, Ивановичи нарыли клочок бумаги, зеленую пуговицу и черную нитку. После недолгих страданий княжна выложила рядом совершенно случайно завалявшийся со вчера императорский огненный опал в золотой оправе. Принесенной проворными слугами тушью Ярик, сняв амулет-переводчик, с совершенно серьезным видом вывел на листочке "Ты мне нравишься", перемотал всё ниткой, продетой через пуговицу, привязал опал, и под декламацию написанного приколол к ее кимоно Синиоки.

– Теперь мне будет всегда везти? – девочка робко дотронулась до новой брошки.

– Теперь ты будешь находиться под моим покровительством, – торжественно ответил Ярик и покраснел, давая себе обещание не сачковать больше ни на одной тренировке.

Второй сюрприз поджидал их, когда они забирались в свой паланкин [187] .

Мимо них, ведя в поводу пару коней, прошел Обормоту. Голые чумазые ноги были исцарапаны, соломенные сандалии стоптаны, а одежда простотой могла посоперничать с нарядом слуги. Если кто не стал скрывать своих эмоций по отношению к лукоморцам, так это он, и не надо было лишний раз говорить, какого рода они были и из каких разделов уголовного кодекса.

187

После пылких заверений носильщиков, что им приходилось корзины с базара тяжелее таскать, чем двое легендарных даймё.

– Его сделали конюхом?! – с ужасом спросила Лёлька Чаёку, поджидавшую их у носилок.

– Нет, Ори-сан. Но близко к тому. Как сын наложницы, да к тому же в немилости у отца, он теперь на положении чуть лучшем, чем сын простого самурая домашней свиты.

– Он нас ненавидит… – не сомневаясь ни минуты, проговорил Ярик.

Девушка замялась, но не видя смысла отрицать очевидное, кивнула.

– Но вам его опасаться нечего, – тут же торопливо добавила она. – Он не может причинить вреда личным гостям императора.