Хозяйка старой пасеки 2

Глаза защипало — иногда лучше не знать, что будет потом. А может, правы были оба — и отец и Стрельцов? Может, случившееся с семьей изменило и Павла?

«Отослал Павлуше три тысячи. Пришлось занять у Медведева в счет будущего медосбора».

«Вернул две тысячи вдове Северской. Занял пять тысяч у Кошкина».

Я ругнулась, подтянула к себе еще один лист. Разделив его напополам, разметила дебет с кредитом и начала записывать.

«Наташенька плачет третий день. Заложил участок леса у медвежьего оврага. Кабы не пчелиный мор, может, и выкрутились бы».

Лист начал заполняться цифрами. Похоже, тетка не обманывала, когда говорила, что от родителей Глаше остались едва подъемные долги. А потом два «эффективных менеджера» сделали все, чтобы добить имение. Уж не собирался ли Савелий перекупить его за бесценок, а то и вовсе жениться на Глаше и получить его даром? Тогда сговор с умным и хватким купцом ему был вовсе не на руку.

«Беда пришла откуда не ждали: Глашенька сбежала из дома. Оставила записку, что собирается венчаться с Заборовским».

Вот, значит, как звали того гусара, что до сих пор оставался для меня безымянным.

«Наташа слегла. Только и твердит, что дочь нас опозорила и теперь не показаться в свете. И правда, что скажут соседи?»

Кулак сжался будто сам по себе, треск бумаги заставил опомниться. Я разгладила надорванный лист, снова углубившись в строчки.

«Думал всю ночь. Может, зря я возвожу напраслину на Заборовского. Глашенька красавица, скромница и хозяйкой будет чудной — немудрено потерять голову. Да только, ежели признавать этот брак, нужно передавать приданое по росписи — а приданое-то все заложено. Чем бы выкупить? Написал ему ничего не скрывая, как на духу. Если я в нем ошибаюсь — готов искренне повиниться. Если же нет… не в первый раз супруги разъезжаются, поняв, что брак не оправдывает их ожиданий».

Читать дальше, зная, чем все кончится, было невыносимо, не читать — невозможно.

«Глашенька вернулась. Никого не узнаёт, глаза пустые. Только и твердит: „Все неправда“. Во сне кричит, просит прощения. Сердце разрывается».

Я захлопнула тетрадь — пыль полетела в лицо. Стерла рукавом и ее, и навернувшиеся слезы. Это не моя история, но почему же так больно, будто случилось со мной? Я сунулась в шкаф за бутылкой, отхлебнула прямо из горла, закашлялась.

Нет. Я — не та бедная девочка, которая не смогла пережить чужую подлость. Я взрослая женщина, и я справлюсь. И с подмоченной репутацией, и с соседями, и с долгами.

А сколько их вообще? Сколько из них до сих пор висит на имении и сколько процентов накопилось за эти годы? Почему, ну почему здесь никто не делает расписок в двух экземплярах! Может, кроме дневников, в сундуке найдется хоть что-то о финансах! Я сама никогда не была идеальной хозяйкой, планирующей бюджет заранее, — положа руку на сердце, было бы там что планировать. Но здесь…

Я вытащила из сундука все тетради. Вот она! «Домовая книга». Хоть бы отец Глаши был достаточно аккуратен, если не в ведении хозяйства, то с записью долгов.

Свеча догорала, когда я подвела черту под своими записями. Пересчитала еще раз, не желая верить себе.

Двадцать тысяч отрубов! На момент гибели Глашиного отца долги имения составляли двадцать тысяч отрубов.

Я все же не выдержала — ткнулась лицом в сложенные на столе руки и разревелась. Слезы никак не хотели останавливаться, и я плакала и плакала, пока не уснула.

Кто-то подхватил меня на руки.

— Что с ней? — ахнул голос Вареньки.

— Умаялась, бедняга. — А это, кажется, генеральша.

Я попыталась открыть глаза, но лица коснулось теплое дыхание.

— Тш-ш… Спи. Все будет хорошо.

В сильных руках было так спокойно и уютно, что я едва не всхлипнула, когда они выпустили меня.

— Я помогу Глаше раздеться, Кир. Ступай.

Чувствовать себя ребенком, с которого стаскивают одежду, было жутко неудобно, но проснуться не получалось — вроде и выпила совсем немного, а глаза не открывались. Слишком много дел, слишком много эмоций, разум, похоже, просто решил на время.

— Какая же ты все-таки худенькая, Глашенька! Надо непременно тебя откормить!

— Главное, чтобы не на убой, — буркнула я и заснула окончательно.

Разбудил меня лай Полкана. Открыв один глаз, я обнаружила полную темноту — кто-то не поленился закрыть шторы как следует, и через них не пробивалось ни лучика света. Я застонала, натягивая на голову одеяло. Полкан вцепился в него зубами, потащил на себя.

— Дадут мне выспаться в этой жизни или нет! — ругнулась я. — Вариант «в гробу» не рассматривается.

Хотя еще пару ночей в том же духе, и я залезу спать на чердак в гроб с перископом — закрою крышкой, чтобы точно никто не вытащил.

Полкан облаял меня и, видимо, поняв, что этак каши не сваришь, выскочил из комнаты, продолжая шуметь. Из-за не закрывшейся до конца двери донесся сперва голос Вареньки, а потом и Стрельцова.

Я выругалась и потянулась за платьем. Повторять недавнюю беготню в одной ночнушке не хотелось. Надеюсь, и Стрельцов сделал выводы и натянет штаны.

При воспоминании о нечаянных объятьях и его реакции кровь бросилась в лицо. Пальцы запутались в крючках, и, ругнувшись — в который уже раз! — я повязала поверх платья шаль крест-накрест, закрывая застежку.

Полкан не унимался. Теперь его лай доносился с первого этажа. Короткий, отрывистый, тревожный.

— Что случилось? — спросила Варенька, когда я вышла в их комнату.

— Не знаю, но иду узнавать. Позаботься о Марье Алексеевне, в ее возрасте ни к чему волнения.

Генеральша сдавленно фыркнула, скрывая смех. Разумеется, хитрость моя была шита белыми нитками — эта дама еще нас всех переживет. Но Варенька прощебетала:

— Конечно! Марья Алексеевна, вы только не беспокойтесь! Принести вам чаю?

Что ответила Марья Алексеевна, я уже не слушала, стучась в соседнюю комнату. Стрельцов сам распахнул двери со своей стороны. Штаны он натянул, как и сапоги, — но не больше. Огонек над ладонью делал черты лица резче, суровее.

— Глафира Андреевна, возвращайтесь в свою комнату. Я разберусь.

Я только мотнула головой: пререкаться не было ни желания, ни времени. Обогнув Стрельцова, поспешила вниз, где уже стучали двери и переговаривались мужские голоса. Похоже, Полкан в самом деле перебудил весь дом.