Хроники Навь-Города

— Но как он сумел?

— Он навьгородец, — просто ответил паладин. — Прошёл в шлюзовую камеру, сделал Временный Ход в обшивке и прыгнул наружу.

— И теперь…

— Теперь он во власти небесной механики. Падает на Солнце или на Землю, всё зависит от того, где, в какой момент плавания он бросился за борт.

Фомин подавленно молчал. Страх перед Бездной… Даже во времена Межпотопья лишь каждый четвёртый мог сохранять в Пространстве ясность сознания и здоровое благорасположение духа. Медицинские проверки помогали отсеивать заведомо негодных, но порой страх маскировался, таился и пробуждался лишь потом, в Пространстве. Гибель экспедиции Лазаревича случилась именно из-за того, что экипаж охватило безумие. Что говорить о навьгородцах — для них и пребывание на поверхности уже было жесточайшим испытанием, а уж плавание… Вот Хаммель и дрогнул.

Что Хаммель, тут и самому нужно стеречься. Голоса не голоса, а отголоски доносятся. Запахи. Взгляды, пробирающие до мозга костей. Правильнее сказать — до костного мозга, но правильнее — не значит лучше. Нервы шалят. Или Пространство? Пусть лучше нервы.

— Это большая потеря для Крепости Кор, — сказал он наконец.

— Да, и для Крепости тоже, — согласился паладин. — Магистр был воистину замечательным учёным, одним из лучших знатоков обычаев и нравов поверхности.

Это он о нас, подумал Фомин. Обычаи и нравы… Миклухо-Маклай тоже делал доклад в академии де сьянс об обычаях и нравах папуасов Новой Гвинеи.

Но папуасы не выступали гарантами. Разве что перед другими папуасами. Мол, робяты, не сумлевайтесь, бусы у них настоящего стекла, ножики самоскладные, фабричные, зеркала взаправдашние, а ежели потрафите, будет вам и огненная вода, которая нашего брата на землю так и бросат…

10

Сближение с Луной было зрелищем воистину рыцарским: только закалённое сознание способно вынести и оценить жуткую прелесть манёвров каравеллы. Судёнышко (а рядом с Луной становилось ясно, что это именно судёнышко, скорлупка, утлый чёлн) то приближалось почти к самой поверхности — на три, четыре кабельтовых, то взмывало ввысь на сто — сто пятьдесят, и так раз за разом. Скорость каравеллы относительно поверхности была невелика, едва ли многим больше скорости резвого скакуна. Вот что значит космоплавание! Никаких забот о рабочем теле.

Но кружили они третьи сутки — земные сутки.

Похоже, выискивали бухту поудобнее. Или дружескую гавань. Или просто не решались опуститься на твердь. Оставалось только гадать, потому что спрашивать, собственно, было не у кого. Каждому нашлось дело, каждому, кроме него, пассажира. Даже стюард, извинившись, сказал, что до посадки он никак не сможет уделять его превосходительству достаточно времени, ибо ему и Сойеру поручено то, что при нормальном течении плавания выполняли доктор Гэрард и советник Хаммель.

Поэтому кормить посла стюард кормил, а уж поить Фомин поил себя сам. Ничего, рыцари Крепости Кор не какие-нибудь белоручки жестоковыйные, что предпочтут голодать, нежели осквернят руки приготовлением пищи. Таких рыцарей, поди, и вовсе не бывает, разве что в песнях миннезингеров школы герцогства Амра. Уже и герцогства сто зим, как нет, а теория «Искусства для искусства» плодит пуще прежнего сочинителей поэм о нежных дамах и ещё более нежных рыцарях, довольствующихся лицезрением замка возлюбленной, вкушающих одну лишь росу, рассветы и туманы и никогда, никогда, никогда за всю свою рыцарскую службу не слышавших простонародного слова «жопа».

Он и сам частично уподобился миннезингеровским рыцарям — пил экономно воду, питался чрезвычайно умеренно, спал вполглаза и не сводил взоров от полуночной Луны.

А что она огромна, так большому чувству большую Луну и подавай.

Фомин посмотрел в перископ. Да, велика Луна. Велика, а сесть некуда — каравелла вновь пошла вверх, а поверхность-то была так близко, так близко — в полутора кабельтовых.

Но поднялись невысоко, ещё на пару кабельтовых, не больше. Описали полукруг и вновь начали снижаться. Два кабельтовых, кабельтов, полкабельтова…

Каравелла прекратила горизонтальное движение. Сейчас она медленно опускалась к поверхности. Со стороны — мыльный пузырь, полетал-полетал, да и того… Нет, не лопнул. Просто устал.

Отчего пришёл на ум мыльный пузырь? Каравелла весьма прочна… наверное. Но лёгкость, с какой навьгородцы проходят за борт и обратно, не может не настораживать бортмеханика времён Межпотопья. Бортмеханики предпочитают не скорлупки-каравеллы, а могучие броненосцы.

Скорлупка-то скорлупка, да не простая. С налёта не разгрызёшь, тут особая белочка нужна.

Он неотрывно смотрел на приближающуюся поверхность, удивляясь спокойствию посадки — ни огня, ни пыли, ничего. Бокал с водой, наполненный почти до краёв, капли не потерял.

Причалили.

Каравелла стояла крепко, не качалась. Шторм остался за кормой, наливай бокал, герой.

А он уже и налит.

Фомин пить не стал. Он лунную жажду перемог ещё во времена Межпотопья. Как с велосипедом — один раз притерпелся, зато на всю жизнь навык остаётся.

Не дожидаясь особого приглашения, он прошёл в кают-компанию.

Никого. Проводят разбор полёта в тесном домашнем кругу? Сочиняют историческую фразу, мол, здравствуй, Луна, вот мы и вернулись? Пьют воду бокал за бокалом?

Ему-то что за дело. С Небесами переговорил, сделал своё дело, теперь остаётся только… Что, собственно, остаётся? Слоняться по каравелле? Ну, нет, рыцарская честь не позволит паладину Ортенборгу оставить его сторонним наблюдателем. Плавание, оно как поход, порождает особые отношения. Рыцарь рыцарю в походе друг, товарищ и брат. Разве не так?

И словно подслушав мысли Фомина (вдруг и не словно?), на пороге показался паладин Ортенборг. С бокалом в руке.

— Вас не мучит жажда, доблестный рыцарь? — спросил он.

— Нет.

— Я третий бокал пью. А хранитель Туглон — четвёртый. Да и все остальные тоже, — пожаловался паладин.

— Лунная жажда.

— Простите?

— Одни ей подвержены, другие нет.

— Лунной жажде?

Фомин показал на иллюминатор:

— Камни. Пыль. Они очень сухие. Миллиарды лет без дождей. Вот и тянут воду из людей.

— И… Это навсегда? — Видно было, что паладин встревожен.

— Нет. Рано или поздно организм приноравливается и удерживает влагу. Так, во всяком случае, было прежде. Я вот привык.

— Рано или поздно…

— Это зависит от того, сколько пить. Чем больше пьёшь, тем острее мучит жажда. Лучше потерпеть. Или просто посолить воду, тоже помогает.

— Посолить воду… — Похоже, идея не вдохновляла паладина. Он переводил взгляд с пейзажа за бортом каравеллы на бокал и обратно, борясь с желанием пить снова и снова.