Хроники новуса

Вот я дурак! Полез в драку ради пары старых башмаков. Но это моя первая попытка. Коров я тоже не сразу научился доить.

На другой день я снова вышел на промысел, заранее облегчившись, чтоб не попасть впросак еще раз, только выбрал другой проулок. Вчерашний кабак был из самых простых, и ходят туда люди небогатые. Откуда у таких взяться лишним монетам? Здесь местечко получше, вон, даже фонарь со свечой на двери висит.

Я просидел возле того кабака весь вечер и всё впустую. Здешним выпивохам не нужно было отходить куда-то далеко, они делали от двери один шаг и мочились прямиком в сточную канаву, проходящую вдоль дороги. Видать, для того фонарь и вывесили.

Мда, не так уж и легко кого-то ограбить. Наверное, для того плакальщицы и нужны, без них люди почему-то не ходят ночью по узким переулкам.

И вот так я провозился неделю. Башмаки, добытые в первый вечер, оказались единственной платой за мои старания. Лучше уж канавы чистить, и то больше прибытку. А еще по ночам не так безлюдно, как мне думалось, ведь золотари трудились как раз в это время. Они громыхали телегами с бочкой, собирали нечистоты из канав и выгребных ям, безо всякого стеснения обсуждали, кто больше гадит: ткачи или скорняки. Иногда проходили толпой стражники, громко оповещая окружных преступников о своем приближении. Пару раз на полном скаку пролетали всадники.

Ночью город совсем иной. Он и видится по другому, и слышится тоже. Из чужих домов доносились звуки, которые трудно заметить днем: детский плач, перебранки, драки, крики, песни, ахи и вздохи. Можно было различить даже крысиные попискивания. Хотя мы с крысоловом работали по ночам, почти всё время мы торчали внутри домов, а когда возвращались, я выматывался настолько, что хотел лишь свалиться где-нибудь и уснуть.

Когда я шел к сиротскому дому после очередной пустой вылазки, меня остановили двое парней.

— Этот вроде?

— Кто ж знает!

Я похлопал себя по поясу и груди, показывая, что нигде не звенит.

— Чернушек нет, — поспешил сказать я, чтоб они поняли, что я свой.

Они будто и не слышали.

— Ты Хворый из Воробьева гнезда?

— Ну я.

— Пойдем! Угорь с тобой поговорить хочет.

Глава 21

— Угорь с тобой поговорить хочет.

У меня подкосились ноги. Почему? Откуда он про меня знает? Неужто тот пьянчуга всем разболтал, как у него башмаки украли? Я думал, он не вспомнит об этом, решит, что пропил их вместе с шапкой. А как Угорь наказывает тех, кто промышляет в Сентиморе и не платит крыто? Он даже Воробья избил. И зачем я сказал, что Хворый — это я? Нет бы соврать!

— Ка-какой Угорь? — проблеял я. — Не знаю никакого Угря.

Один парень рассмеялся, схватил меня сзади за шею и надавил:

— Идем-идем! Заодно и познакомишься.

Вот только давил он слабовато, я даже не качнулся.

— Эй, Хворый, не дури! — воскликнул он. — Горшок, а ты чего стоишь? Держи его.

Они оба навалились на меня со всей силы. Я мог выдержать их напор, но поддался, всё равно же хотел с Угрем встретиться ради печати. Жаль, что ум мой был не в ладах с сердцем. Умом я понимал, что знакомства с ним никак никак не избежать, так почему бы и не сейчас, а сердце трепетало, как у всполошенного зайца, говорило, чтоб я вырывался, чтоб уносил ноги, прятался и не высовывал нос до самого дня Пробуждения.

— Какой же он Хворый? — зло бросил Горшок. — Вот какой здоровый, даром что худой.

— Давай, Хворый, — увещевал второй. — Не убьет он тебя, перекинетесь парой слов и уйдешь. Никто силой держать не станет.

— Тогда пустите, сам пойду, — ответил я. — И нечего за шею хватать, я не овца и не псина, чтоб меня за шкирку тащили.

Они наконец убрали руки, и мы двинулись по тем самым темным переулкам, где грабители должны поджидать заплутавших прохожих. Нам никто по пути не встретился, и я еще раз убедился, что ничего не понимал в этом деле. Видать, у всякого ремесла свои хитрости, даже у такого.

Меня привели к непримечательному одноярусному дому, который выглядел похожим на тот, где сидела Ткачиха. Мои провожатые по-особому постучали, с той стороны подняли засов, и мы вошли.

Угря я угадал сразу. Он весьма походил на свое прозвище: невысокий, с узким вытянутым к носу лицом, длинные черные волосы завязаны в хвост на макушке, и первым делом в глаза бросались куцые обрубки вместо ушей, от чего его голова казалась сплюснутой с боков. Угорь не прятал шрамы под волосами, как это делал Воробей, а открыто показывал, и от этого становилось еще страшнее.

— Вот, Хворого привели, — отчитался Горшок. — Ну, который у Воробья живет.

Угорь поднял голову. Хмм, а он ненамного старше меня, едва ли за двадцать.

— Слыхал про тебя, — тихо сказал он. — Бегал с крысоловом, воровал работу у золотарей, обокрал вдову, а потом выжил после пятидесяти плетей.

— Я не…

— Цыц! Со стражниками ты уже расплатился собственной шкурой, а когда со мной расплатишься? Коли красть надумал, так должен сперва у меня спросить.

— Я не крал! — выкрикнул я.

— Вдова говорит иначе.

— Я свое хотел забрать! Она мне три медяка должна. А про золотарей не знал, думал несколько монет получить за честную работу. И то торговец обманул, не дал всей платы!

— Так ты говоришь, что не вор? — по-прежнему тихо спросил Угорь.

— Не вор.

— Значит, дурак! Вместо медяков получил плети. Жаль! Дураки мне не нужны. Сломайте ему одну руку и выкиньте.

— За что? — не удержался я. — Я ж ничего не сделал!

— Дом, где Воробей живет, мой. И все, кто в нем, тоже подо мной. Все вносят свою лепту, платят крыто, а ты там кто? Прихлебала? Больше туда не смей ходить. — И повысил голос: — Горшок! Я что сказал!

Те парни, что привели меня, не горели рвением выполнять приказ. Один всё же схватил меня за запястье и дернул, но я напряг руку, прижал к телу. Тогда они потянули вдвоем. Я чуть поддался, а потом как рванул на себя — Горшок не удержался, подался вперед, запнулся об второго и повалился на пол.

На шум из соседней комнаты выскочило еще двое. Они, видать, что-то не так поняли, схватились за оружие: один взял сучковатую дубину, другой потянул из-за пояса нож.

— Охолони! — осадил их Угорь и заново оглядел меня с ног до головы. — Хворый, да? А ну-ка, попробуй повалить Ломача.

Тот, что с ножом, отступил и привалился к стене, не сводя с меня взгляда, а тот, что с дубиной, подошел ближе. Видать, это и был Ломач — не очень высокий, весь грузный, мясистый, с резким запахом подтухшего сала, лицо — сплошь обвислые толстые валы, ладони каждая, как две мои. В нем чувствовалась сила, но какая-то нездоровая, будто налипшая сверху, а не взрощенная тяжким трудом. По сравнению с ним Угорь смотрелся истинным красавчиком.

Ломач встал напротив меня, поднял плечи, закрыв и без того короткую шею, согнул руки в локтях, сжал кулаки. Как такого повалить? Толкнуть? Всё равно что дерево толкать. Я обошел Ломача кругом, не зная, как подступиться. Не силен я в драках. Или вернее будет сказать, что я не силен без драк. В деревне не раз приходилось смахиваться, но там всё просто: влепили по уху — начинай отмахиваться, и то сперва перегавкивались подолгу.