Хуан Дьявол 3 часть

– Я убью тебя сам!

– Нет… Нет! Пойдем, Хуан! – взмолилась Моника, бросаясь в объятия Хуана, из-за чего Ренато остановился и отступил: – Не приближайся к нему, не сражайся, потому что сначала убьешь меня! Увези меня, Хуан, увези! Я твоя жена, имею право требовать!

– Моника! – посетовал Ренато, вне себя от ее поведения.

– Не приближайся, Ренато, иначе клянусь, я уничтожу тебя, – зловеще пригрозил Хуан. – Идем, Моника!

Напрасно Ренато искал чего-нибудь. У него ничего не было, кулаки бесполезны для Хуана. Взгляд кружился по сторонам, пока наконец Ренато в безумии не побежал за ними; но более сильный и быстрый, Хуан подбежал к экипажу с Моникой, мгновенно взял поводья и тронуться с места, пока отчаянный Ренато кричал:

– Не убегай, не сбегай! Иди! Даже кулаками я убью тебя, проклятый ублюдок, грязный пес!

– Поезжай, Хуан! – торопила возбужденная Моника. – Не останавливайся, не слушай, не оборачивайся. Я выброшусь из повозки, убью себя! Поезжай, Хуан!

Медленно руки Хуана ослабили натянутые поводья, чтобы дать отдых усталым лошадям. Ехали по старой дороге, соединявшей две долины, а уже опустилась ночь. Только молчание и одиночество по неровной дороге в гору. Тяжело дышали уставшие кони, из груди женщины послышался стон, словно брошенной на сиденье и спрятавшей лицо между ладоней.

– Теперь слезы? Ладно, это естественный сброс напряжения для самого сложного создания – женщины. Разве неправда? – И все же попросил ее, смягчаясь: – Пожалуйста, успокойся! В конце концов, ничего не случилось. К чему столько слез? Как всегда, ты достигла цели. Управляешь мной по своей воле.

– Я? – удивленно пробормотала Моника.

– У тебя это прекрасно получается, Моника де Мольнар. Иногда я думаю, что ты искусно играешь сердцами мужчин. Снова заставила меня отступить, оставить поле боя.

– Но ты же увез меня с собой! – горделиво заметила Моника.

– О, конечно! Что-то нужно отдать варвару. Победа Хуана Дьявола. Не плачь. Ничего не говори. Я прекрасно знаю, ты со мной и выбросилась бы из кареты на ходу, играя жизнью, – чтобы защитить Ренато. Ладно, едем в Сен-Пьер?

– Как пожелаешь, Хуан. По правде, я не знаю, зачем ты приехал.

– За тобой! – высокомерно отозвался Хуан. – Кампо Реаль не для тебя; по крайней мере, пока ты моя жена. Пока не расторгнут наш союз, ты не будешь спать под крышей Ренато Д'Отремона. Это единственное право, от которого я не откажусь!

Моника резко выпрямилась, ее слезы высохли от негодования на разгоревшихся щеках, и сверкающими глазами она пронзила лицо Хуана:

– Ты говоришь, словно я распутница!

– Считай я так, не стал бы гнать коней, чтобы забрать тебя. Впрочем, я лишь исполнил требование жены уехать со мной.

– О, Хуан! Моя мать осталась в Кампо Реаль! – вдруг вспомнила Моника. – Отец Вивье с ней, но этот удар свел ее с ума, уничтожил.

– Я слышал, что она сошла с ума. Что говорят Д'Отремон в оправдание? У Ренато с избытком хватает причин, куча предлогов сделать то, что сделал.

– Он ничего не сделал! – воскликнула Моника.

Непроизвольно натянув поводья, Хуан снова остановил экипаж, который взобрался на большую часть горы. Оттуда, на изгибе дороги, разделялись две долины: Кампо Реаль, потонувшая в тени; и долина поменьше, освещаемая луной, выглянувшей над морем.

– Почему ты так уверена? Ты потребовала у него отчета?

– А может, он не делал этого? Речь ведь о моей сестре! Одно это самая лучшая для меня уверенность, что все подозрения на его счет ложные!

– И его слово, данное тебе, подкрепило эту уверенность?

– Естественно, он дал мне слово! Почему говоришь с такой ненавистью? Почему сочишься желчью каждый раз, когда говоришь?

– Возможно потому, что желчь питает меня, Святая Моника. Меня питают желчь и уксус, как Христа на кресте. А пирогами и медом питается Ренато Д'Отремон, которого так защищаешь.

– Этот Ренато Д'Отремон твой брат!

– Ты сказала это ему? Подтверждала перед доньей Софией? – проговорил Хуан так же насмешливо. – Берегись, а то они обвинят тебя в клевете перед судом. Ты знаешь, что я ублюдок? Пару дней назад, разбирая макулатуру нотариуса Ноэля, я понял, что родившиеся, подобно мне, хуже ублюдков. Дети измен, проклятые и вычеркнутые, без имен отца и матери, выкидыши земли. И этот отброс, говоришь ты, – брат кабальеро Д'Отремона, сеньора де Кампо Реаль. Это вызывает ужас и отвращение к жизни, Моника.

– Но жизнь состоит не только из этого, Хуан. Это часть жизни. Жизнь другая. Мы сами создаем жизнь. В чем вина тех, кто таким родился? Нужно жить, как получается, Хуан! Только по действиям я сужу каждого… И ты для меня до сих пор остался человеком с честью.

– Очень любезно с твоей стороны, – мягко пошутил Хуан.

– Я не хочу быть любезной! – раздраженно отвергла Моника. – Я не пытаюсь говорить приятное, я говорю о чувствах, о том, что творится в душе!

С рассеянным выражением Хуан снова взял поводья и посмотрел на извилистый спуск между камнями, освещенный ясной луной. Посмотри он сейчас в страстные глаза Моники, устремленные на него, все бы изменилось. Если бы его сердце, слепое и глухое в этот миг, услышало биение сердца женщины рядом, то ему бы показалось, что среди ночи рассвело, он бы почувствовал, что наконец насытилась его безмерная жажда любви и счастья, переполнявшая с детских лет. Но он не повернулся. Возможно, боялся посмотреть в лицо Моники, обнаружив его суровым и холодным, или даже хуже: увидеть в ее глазах образ другого мужчины. Поэтому, не глядя на нее, он тронул нервную спину лошадей кончиком кнута, и с глубокой грустью сдался:

– Ты всегда меня обезоруживаешь. Тебя не в чем упрекнуть, Моника. Ты чистая, откровенная, наивная и человечная, до мозга костей самоотверженная и жертвенная.

– Не хочется быть только этим, Хуан.

– Конечно. Мы все хотим место под солнцем, право на счастье, но некоторым судьба отказала в этом, как будто проклятие осудило нас на вечную мглу.

– На вечную, Хуан? Считаешь, что не покажется свет в наших сердцах и жизнях? Думаешь, никогда не рассветет в наших душах?

– Неправильно объединять «нас». Наши души идут разными путями, Моника, для меня нет надежды, в отличие от тебя.

– Почему жизнь так жестока, Хуан? Почему мы родились страдать, пресмыкаться перед болью и грехами?

– Ты не должна так говорить. Мы родились не пресмыкаться. Должны встать на ноги во что бы то ни стало. Ты, возможно, для счастья. Мне достаточно поддерживать существование, сурово шагать по миру, зная, что он негостеприимный и скорбный… – Хуан остановился, и глядя на жену встревожился: – Моника, что с тобой? Ты дрожишь.

– Ничего. Немного холодно. Просто озябла.

Слезы Моники предательски задрожали в голосе, и правая рука Хуан потянулась их стереть, холодные и дрожащие, утешая жизненной силой, касанием, восхитительным и грубым, и ее глаза закрылись, как во сне.

Снова двинулся экипаж. Позади осталась придорожная гостиница, где они остановились перекусить, маленький и легкий экипаж без усилий везла великолепная упряжка коней, поводья сжимали руки капитана «Люцифера» с той же уверенностью, с какой держали корабельный штурвал.

От резкого толчка повозки Моника открыла сонные глаза. Рассветало, и они находились в Сен-Пьере. Начало рассветать, место узнаваемое, но если даже не узнаешь, то звон колоколов, зовущих на рассветную мессу, рассеивал малейшее сомнение. С насмешливой галантностью Хуан соскочил с козел и протянул руку: