Хюльдра

– Я тебе всё расскажу! – заявила Нина, повернувшись к Заваркиной. Ее глаза блестели, как при высокой температуре, а пальцы сжались в кулаки. – Я должна кому-то, наконец, все рассказать! Я четыре года молчала! И ты – идеальные уши для этой истории!

– Двадцать шестое июля? – уточнила Заваркина вкрадчиво.

– Оно самое! – воскликнула Нина и, накинув на кресло с основательно порезанной обивкой плед с обожженным углом, велела Анфисе сесть. Та подчинилась.

– Ты права, - сказала она, снова почесав левое запястье, - тебе не найти более внимательного слушателя, потому что во всем городе Б (да и за его пределами), не найдется человека, который больше нуждался в ответах о ночи двадцать шестого июля, чем я. Можно я включу диктофон?

Нина вдруг осознала, насколько ей повезло! По пути домой она поняла, что опасна, только если молчит и, как покорная овца, хранит тайну этих говнюков. Теперь единственным вариантом развития событий, при котором НОРМ «Доброволец» больше не появится в ее жизни, стал тот, в котором Нина раскроет всё, что она знает о них, широким массам. И тут – бам! У ее двери – высококлассный журналист, чья карьера была построена на таких разоблачениях, к тому же лично заинтересованный в наказании виновных. Нину сжигали ее новые друзья: здоровая соревновательная злость и жажда отомстить.

– Доставай свою машинку! – велела она, хищно улыбнувшись и потерев ладоши, - настало время отозвать добровольцев!

Глава седьмая. 2010 год. Алиса-на-экране

И снова поля. Поля. Поля. Уже по-осеннему желтые они сменили собой бесконечную серо-стальную ленту Цюрифьорда. Горы стали ниже, облака снова поднялись в небо, туда, где им и положено быть, и оттуда принялись плеваться мелкими капельками прохладной пресной влаги, которые изредка попадали на ветровое стекло с пассажирской стороны.

Алиса молчала и смотрела в окно, не отрываясь, подперев щеку ладонью. Тоска придавила ее, словно могильная плита: и тяжело, и мрачно, и веет безысходностью.

– Что тебя беспокоит? Я же вижу. Расскажи мне! – ласково, но настойчиво требовал Бьорн, ничуть не смущаясь Пашки, который стоял тут же, и исподлобья наблюдал за незнакомым бородатым мужиком, обращающимся с Алисой так по-свойски.

Бьорн положил руку Алисе на плечо и легонько потряс, но та не подняла головы. Она смотрела на носки своих ботинок, безуспешно пытаясь взять себя в руки. Она не боялась расплакаться. Она страшилась затравленного выражения своих глаз, которое появилось в тот момент, когда Пашка сообщил ей о каком-то видео, якобы подлинной видеозаписи, на которой запечатлена большая часть ночи, проведенной ими в лодочном сарае.

«Нет более правдоподобной лжи, чем полуправда. Я скажу Бьорну полуправду».

– Мои друзья нагрянули в Осло. У них проблемы, - Алиса, наконец, решилась поднять глаза.

Конечно, Бьорн заметил. Он взял ее лицо в ладони и нежно поцеловал в губы.

Алиса услышала, как Пашка шумно втянул в себя воздух. Она чувствовала его взгляд и отчасти даже понимала его пристальный интерес к ним. Павел, страстный игрок и самолюбивый донельзя самец, сейчас пытался определить, насколько Бьорн конкурентоспособен по отношению к нему самому и стоит ли вступать с ним в противоборство. В Б Алиса часто подтрунивала над страстью Пашки выигрывать чужие гонки (чего только стоит его глупая женитьба на Марине, на которую он решился, чтобы насолить Лавровичу), но сейчас ей хотелось намотать на его огромную раздувшуюся от самодовольства голову так и не повешенный гамак, и душить, пока он не обмякнет, приговаривая «Тебе ничего не светит ни в этих условиях, ни в каких-либо других!».

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил Бьорн. – Хочешь, я поеду с тобой?

– Вряд ли даже я могу чем-то помочь, но они непременно хотят, чтобы я приехала в Осло и посмотрела видео, присланное шантажистов одному из них.

Пашка хмыкнул. Они говорили по-английски и все еще находились во дворе, а Пашка – возле припаркованной на обочине дороги машины. До него долетали обрывки разговора.

«Наплевать! Главное, я не сказала ни слова лжи!».

– Ты переживаешь за друзей? – спросил Бьорн, оглянувшись на Павла. На фоне местных жителей, сновавших туда-сюда, он выглядел разодетым хлыщом. Жители поселка одевались скромно, предпочитая свитера из небеленой шерсти, которая в этой стране дорогого стоила, и резиновые сапоги. Павел Проценко же явил собой образчик Б-шика: сапоги из кожи питона, пижонская куртка с заклепками и джинсы на два размера меньше, чем нужно. К тому же он носил еще одну диковинную для этих краев вещь – надменное выражение лица. Раньше Алисе казалось, что все эти бебехи ему к лицу, но сейчас ей хотелось его умыть и переодеть, как неумело нарядившуюся восьмиклассницу.

«Да, он ведет себя как бойцовый петух-задира, который стремиться перещеголять корову красотой хвоста. Но он – твой друг и хорошо к тебе относится. Помни об этом!».

– Я сейчас соберусь, - сказала Алиса Пашке. Тот кивнул, и, бросив взгляд на Бьорна, сел в машину и завел мотор. Алиса повернулась к Бьорну. – Пойдем, я буду собирать вещи и одновременно тебе рассказывать.

– Я не хочу, чтобы ты собирала вещи, - вздохнул Бьорн, когда они поднимались по винтовой лестнице.

– Паспорт можно забрать? – пошутила Алиса, проглотив комок в горле.

Она скинула с себя свитер, тот самый, в который Бьорн переодел ее в самый первый день, и с которым она не желала расставаться, и втиснулась в джинсовую юбочку, заметив, что пуговица отодвинулась от петельки на пару сантиметров – рыба в сметане и медовый пирог делали свое темное дело.

– Я не переживаю за своих друзей, - ответила Алиса на заданный вопрос, - я не хочу уезжать. До безумия.

Она собралась очень быстро: натянула футболку, накинула куртку и обмоталась шарфом, собрала растрепанные волосы в хвост, смахнула мелкие вещи с подоконника в свою необъятную сумищу и огляделась по сторонам.

– Я тоже не хочу, чтобы ты уезжала, - признался Бьорн. Он растерянно улыбался и теребил в руках свою рыбацкую шапочку, которая казалось крохотной в его больших ладонях. Такой красивый и трогательный, подросший бородатый мальчик.

Алиса подавилась рыданием. Она почувствовала, что отчаяние, которое она испытывала при мысли, что может никогда его больше не увидеть, стремится вырваться наружу и зажала рот рукой. Алиса догадалась, что звук, который она исторгнет из своей груди, будет больше похож на волчий вой или на рев лося, чем на человеческий плач, а ей совсем не хотелось напугать Бьорна.

Однако, слезы остановить она не успела. Соленые прозрачные капли хлынули, опережая одна другую и в мгновение ока, образовали четыре ручья. Бьорн кинулся было к ней, но Алиса жестом остановила его. Она знала, что если она сейчас расслабится в его объятиях, то истерику будет уже не остановить. Ей придется объясняться с Пашкой, и в этом разговоре всплывет какая-нибудь неоднозначная реплика, которая испортит ее тщательно продуманную недоговоренность.

Алиса убрала руку ото рта, два раза вдохнула и выдохнула, вытерла слезы ладошкой и, шмыгнув носом, улыбнулась.

– Могу я вернуться сюда, к тебе? – спросила она, стараясь глядеть ему куда-то в район ключиц.

Вместо ответа Бьорн подошел к шкафчику, где хранил ключи, и вытащил оттуда две легкие связки. В блокноте, лежащем на столе, он черканул адрес. Осло.

– Эти ключи, - Бьорн поднял одну связку, - от моей квартиры в Осло. Я написал адрес. Скажешь консьержке, что ты – моя невеста.

Столь внезапный и столь приятный переход в новый статус не мог не порадовать Алису. Ее сердце пропустило один удар и затрепетало где-то в горле. По лицу расползлась счастливая улыбка, которую Бьорн мельком отметил.