И будет вечен вольный труд

<1906>

Валерий Яковлевич Брюсов

1873–1924

Каменщик

— Каменщик, каменщик, в фартуке белом, Что ты там строишь? кому? — Эй, не мешай нам, мы заняты делом, Строим мы, строим тюрьму. — Каменщик, каменщик, с верной лопатой, Кто же в ней будет рыдать? — Верно, не ты и не твой брат, богатый. Незачем вам воровать. — Каменщик, каменщик, долгие ночи Кто ж проведет в ней без сна? — Может быть, сын мой, такой же рабочий, Тем наша доля полна. — Каменщик, каменщик, вспомнит, пожалуй, Тех он, кто нес кирпичи. — Эй, берегись! под лесами не балуй… Знаем все сами, молчи!

1901

У земли

Я б хотел забыться и заснуть.

М. Лермонтов

Помоги мне, мать-земля! С тишиной меня сосватай! Глыбы черные деля, Я стучусь к тебе лопатой. Ты всему живому — мать, Ты всему живому — сваха! Перстень свадебный сыскать Помоги мне в комьях праха! Мать, мольбу мою услышь, Осчастливь последним браком! Ты венчаешь с ветром тишь, Луг с росой, зарю со мраком. Помоги сыскать кольцо!.. Я об нем без слез тоскую И, упав, твое лицо В губы черные целую. Я тебя чуждался, мать, На асфальтах, на гранитах… Хорошо мне здесь лежать На грядах, недавно взрытых. Я — твой сын, я тоже — прах, Я, как ты, — звено созданий. Так откуда — страсть, и страх, И бессонный бред исканий? В синеве плывет весна, Ветер вольно носит шумы… Где ты, дева-тишина, Жизнь без жажды и без думы?.. Помоги мне, мать! К тебе Я стучусь с последней силой! Или ты, в ответ мольбе, Обручишь меня — с могилой?

1902

Грядущие гунны

Топчи их рай, Аттила.

Вяч. Иванов

Где вы, грядущие гунны, Что тучей нависли над миром! Слышу ваш топот чугунный По еще не открытым Памирам. На нас ордой опьянелой Рухните с темных становий — Оживить одряхлевшее тело Волной пылающей крови. Поставьте, невольники воли, Шалаши у дворцов, как бывало, Всколосите веселое поле На месте тронного зала. Сложите книги кострами, Пляшите в их радостном свете, Творите мерзость во храме,— Вы во всем неповинны, как дети! А мы, мудрецы и поэты, Хранители тайны и веры, Унесем зажженные светы В катакомбы, в пустыни, в пещеры. И что, под бурей летучей, Под этой грозой разрушений, Сохранит играющий Случай Из наших заветных творений? Бесследно все сгибнет, быть может, Что ведомо было одним нам, Но вас, кто меня уничтожит, Встречаю приветственным гимном.

1905

По меже

Как ясно, как ласково небо! Как радостно реют стрижи Вкруг церкви Бориса и Глеба! По горбику тесной межи Иду и дышу ароматом И мяты, и зреющей ржи. За полем усатым, не сжатым, Косами стучат косари. День медлит пред ярким закатом… Душа, насладись и умри! Все это так странно знакомо, Как сон, что ласкал до зари. Итак, я вернулся, я — дома? Так здравствуй, июльская тишь, И ты, полевая истома, Убогость соломенных крыш И полосы желтого хлеба! Со свистом проносится стриж Вкруг церкви Бориса и Глеба.

Белкино, июль 1910

Век за веком

Взрывают весенние плуги Корявую кожу земли,— Чтоб осенью снежные вьюги Пустынный простор занесли. Краснеет лукаво гречиха, Синеет младенческий лен… И вновь все бело и все тихо, Лишь волки проходят как сон. Колеблются нивы от гула, Их топчет озлобленный бой… И снова безмолвно Микула Взрезает им грудь бороздой. А древние пращуры зорко Следят за работой сынов, Ветлой наклоняясь с пригорка, Туманом вставая с лугов. И дальше тропой неизбежной, Сквозь годы и бедствий и смут, Влечется суровый, прилежный, Веками завещанный труд.

Январь 1907

Работа

Единое счастье — работа, В полях, за станком, за столом, Работа до жаркого пота, Работа без лишнего счета,— Часы за упорным трудом. Иди неуклонно за плугом, Рассчитывай взмахи косы, Клонись к лошадиным подпругам, Доколь не заблещут над лугом Алмазы вечерней росы! На фабрике, в шуме стозвонном Машин, и колес, и ремней, Заполни с лицом непреклонным Свой день в череду миллионном Рабочих, преемственных дней! Иль — согнут над белой страницей,— Что сердце диктует, пиши; Пусть небо зажжется денницей,— Всю ночь выводи вереницей Заветные мысли души!? Посеянный хлеб разойдется По миру; с гудящих станков Поток животворный польется; Печатная мысль отзовется Во глуби бессчетных умов. Работай! Незримо, чудесно Работа, как сев, прорастет. Что станет с плодами, — безвестно, Но благостно, влагой небесной, Труд всякий падет на народ! Великая радость — работа, В полях, за станком, за столом! Работай до жаркого пота, Работай без лишнего счета,— Все счастье земли — за трудом!

18 сентября 1917

Максим Александрович Волошин

1877–1952

«Быть черною землей. Раскрыв покорно грудь…»

Александре Михайловне Петровой^{299}Петрова А. М. (1871–1921) — искусствовед, знакомая Волошина.

Быть черною землей. Раскрыв покорно грудь, Ослепнуть в пламени сверкающего ока И чувствовать, как плуг, вонзившийся глубоко В живую плоть, ведет священный путь. Под серым бременем небесного покрова Пить всеми ранами потоки темных вод. Быть вспаханной землей… И долго ждать, что вот В меня сойдет, во мне распнется Слово. Быть Матерью-Землей. Внимать, как ночью рожь Шуршит про таинства возврата и возмездья, И видеть над собой алмазных рун^{300} чертеж: По небу черному плывущие созвездья.

1906

Богдановщина

Стенькин суд

У великого моря Хвалынского^{301}, Заточенный в прибрежный шихан,^{302} Претерпевый от змея Горынского, Жду вестей из полунощных стран. Все ль, как прежде, сияет — не сглазена Православных церквей лепота? Проклинают ли Стеньку^{303} в них Разина В воскресенье, в начале поста? Зажигают ли свечки, да сальные В них заместо свечей восковых? Воеводы порядки охальные Все ль блюдут в воеводствах своих? Благолепная да многохрамная, А из ней хоть святых выноси… Что-то чую, приходит пора моя Погулять по Святой по Руси. Как, бывало, казацкая, дерзкая, На Царицын, Симбирск, на Хвалынь — Гребенская, донская да терская Собиралась ватажить Сарынь^{304}, Да на первом на струге^{305}, на «Соколе», С полюбовницей — пленной княжной, Разгулявшись, свистали да цокали, Да неслись по-над Волгой стрелой. Да как кликнешь сподрушных-приспешников: «Васька Ус, Шелудяк^{306} да Кабан! Вы ступайте пощупать помещиков, Воевод, да попов, да дворян. Позаймитесь-ка барскими гнездами, Припустите к ним псов полютей! На столбах с перекладиной гроздами Поразвесьте собачьих детей». Хорошо на Руси я попраздновал: Погулял, и поел, и попил, А за всё, что творил неуказного, Лютой смертью своей заплатил. Принимали нас с честью и с ласкою, Выходили хлеб-солью встречать, Как в священных цепях да с опаскою Привезли на Москву показать^{307}. Уж по-царски уважили пыткою: Разымали мне каждый сустав Да крестили смолой меня жидкою, У семи хоронили застав. И как вынес я муку кровавую, Да не выдал казацкую Русь, Так за то на расправу, на правую, Сам судьей на Москву ворочусь, Рассужу, развяжу — не помилую,— Кто хлопы, кто попы, кто паны… Так узнаете: как пред могилою, Так пред Стенькой все люди равны. Мне к чему царевать да насиловать, А чтоб равен был всякому всяк — Тут пойдут их, голубчиков, миловать, Приласкают московских собак. Уж попомнят, как нас по Остоженке Шельмовали для ихних утех, Поотрубят им рученьки-ноженьки: Пусть поползают людям на смех. И за мною не токмо что драная Голытьба, а казной расшибусь — Вся великая, темная, пьяная, Окаянная двинется Русь. Мы устроим в стране благолепье вам, Как, восставши из мертвых с мечом, Три угодника — с Гришкой Отрепьевым^{308} Да с Емелькой придем Пугачом.

22 декабря 1917

Коктебель

Европа

Держа в руке живой и влажный шар, Клубящийся и дышащий, как пар, Лоснящийся здесь зеленью, там костью, Струящийся, как жидкий хризолит^{309}, Он говорил, указывая тростью: «Пойми земли меняющийся вид: Материков живые сочетанья, Их органы, их формы, их названья Водами Океана рождены. И вот она — подобная кораллу, Приросшая к Кавказу и к Уралу, Земля морей и полуостровов, Здесь вздутая, там сдавленная узко, В парче лесов и в панцире хребтов, Жемчужница огромного моллюска, Атлантикой рожденная из пен,— Опаснейшая из морских сирен. Страстей ее горючие сплетенья Мерцают звездами на токах вод — Извилистых и сложных, как растенья, Она водами дышит и живет. Ее провидели в лучистой сфере Блудницею^{310}, сидящею на звере, На водах многих с чашею в руке, И девушкой, лежащей на быке^{311}. Полярным льдам уста ее открыты, У пояса, среди сапфирных влаг, Как пчельный рой^{312} у чресел Афродиты, Раскинул острова Архипелаг. Сюда ведут страстных желаний тропы, Здесь матерние органы Европы, Здесь, жгучие дрожанья затая,— В глубоких влуминах укрытая стихия, Чувствилище и похотник ея,— Безумила народы Византия. И здесь, как муж, поял ее Ислам: Воль Азии вершитель и предстатель, Сквозь Бычий Ход^{313} Махмут-завоеватель^{314} Проник к ее заветным берегам. И зачала и понесла во чреве Русь — третий Рим^{315} — слепой и страстный плод: Да зачатое в пламени и гневе Собой Восток и Запад сопряжет! Но, роковым охвачен нетерпеньем, Все исказил неистовый Хирург^{316}, Что кесаревым вылущил сеченьем Незрелый плод Славянства — Петербург. Пойми великое предназначенье Славянством затаенного огня: В нем брезжит солнце завтрашнего дня, И крест его — всемирное служенье. Двойным путем ведет его судьба — Она и в имени его двуглава: Пусть зскуиз — раб, но Славия есть Слава: Победный нимб над головой раба! В тисках войны сейчас еще томится Все, что живет, и все, что будет жить: Как солнца бег нельзя предотвратить — Зачатое не может не родиться. В крушеньях царств, в самосожженьях зла Душа народов ширилась и крепла: России нет — она себя сожгла, Но Славия воссветится из пепла!»

20 мая 1918

Коктебель

Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев)

1880–1934

Тройка

Ей, помчались! Кони бойко Бьют копытом в звонкий лед; Разукрашенная тройка Закружит и унесет. Солнце, над равниной кроясь, Зарумянится слегка. В крупных искрах блещет пояс Молодого ямщика. Будет вечер: опояшет Небо яркий багрянец. Захохочет и запляшет Твой валдайский бубенец. Ляжет скатерть огневая На холодные снега. Загорится расписная Золотистая дуга. Кони встанут. Ветер стихнет. Кто там встретит на крыльце? Чей румянец ярче вспыхнет На обветренном лице? Сядет в тройку. Улыбнется. Скажет: «Здравствуй, молодец…» И опять в полях зальется Вольным смехом бубенец.