И будет вечен вольный труд

1910

Федор Кузьмич Сологуб (Тетерников)

1863–1927

«Где грустят леса дремливые…»

3. Н. Гиппиус^{292}

Где грустят леса дремливые, Изнуренные морозами, Есть долины молчаливые, Зачарованные грозами. Как чужда непосвященному, В сны мирские погруженному, Их краса необычайная, Неслучайная и тайная! Смотрят ивы суковатые На пустынный берег илистый. Вот кувшинки, сном объятые, Над рекой немой, извилистой. Вот березки захирелые Над болотною равниною. Там, вдали, стеной несмелою Бор с раздумьем и кручиною. Как чужда непосвященному, В сны мирские погруженному, Их краса необычайная, Неслучайная и тайная!

5 января 1895

Неурожай

Над полями ходит и сердито ропщет Злой Неурожай, Взором землю сушит и колосья топчет,— Стрибог^{293}, помогай! Ходит, дикий, злобный, хлеб и мнет и душит, Обошел весь край И повсюду землю гневным взором сушит,— Стрибог, помогай! Губит наших деток неподвижным взором Злой Неурожай. Голодом томимы, молим хриплым хором: Стрибог, помогай!

11 октября 1894

Гимны родине

1

О Русь! в тоске изнемогая, Тебе слагаю гимны я. Милее нет на свете края, О родина моя! Твоих равнин немые дали Полны томительной печали, Тоскою дышат небеса, Среди болот, в бессильи хилом, Цветком поникшим и унылым, Восходит бледная краса. Твои суровые просторы Томят тоскующие взоры И души, полные тоской. Но и в отчаяньи есть сладость. Тебе, отчизна, стон и радость, И безнадежность, и покой. Милее нет на свете края, О Русь, о родина моя. Тебе, в тоске изнемогая, Слагаю гимны я.

6 апреля 1903

2

Люблю я грусть твоих просторов, Мой милый край, святая Русь. Судьбы унылых приговоров Я не боюсь и не стыжусь. И все твои пути мне милы, И пусть грозит безумный путь И тьмой, и холодом могилы, Я не хочу с него свернуть. Не заклинаю духа злого, И, как молитву наизусть, Твержу все те ж четыре слова: «Какой простор! Какая грусть!»

8 апреля 1903

3

Печалью, бессмертной печалью Родимая дышит страна. За далью, за синею далью Земля весела и красна. Свобода победы ликует В чужой лучезарной дали, Но русское сердце тоскует Вдали от родимой земли. В безумных, напрасных томленьях Томясь, как заклятая тень, Тоскует о скудных селеньях, О дыме родных деревень.

10 апреля 1903

Земле

В блаженном пламени восстанья Моей тоски не утоля, Спешу сказать мои желанья Тебе, моя земля. Производительница хлеба, Разбей оковы древних меж И нас, детей святого Феба^{294}, Простором вольности утешь. Дыханьем бури беспощадной, Пожаром ярым уничтожь Заклятья собственности жадной, Заветов хитрых злую ложь. Идущего за тяжким плугом Спаси от долга и от клятв, И озари его досугом За торжествами братских жатв. И засияют светлой волей Труда и сил твои поля Во всей безгранности раздолий Твоих, моя земля.

20 ноября 1905

Россия

Еще играешь ты, еще невеста ты. Ты, вся в предчувствии высокого удела, Идешь стремительно от роковой черты, И жажда подвига в душе твоей зардела. Когда поля твои весна травой одела, Ты в даль туманную стремишь свои мечты, Спешишь, волнуешься, и мнешь, и мнешь цветы, Таинственной рукой из горнего предела Рассыпанные здесь, как дар благой тебе. Вчера покорная медлительной судьбе, Возмущена ты вдруг, как мощная стихия, И чувствуешь, что вот пришла твоя пора, И ты уже не та, какой была вчера, Моя внезапная, нежданная Россия.

12 марта 1915

Константин Дмитриевич Бальмонт

1867–1942

Безглагольность

Есть в русской природе усталая нежность, Безмолвная боль затаенной печали, Безвыходность горя, безгласность, безбрежность, Холодная высь, уходящие дали. Приди на рассвете на склон косогора,— Над зябкой рекою дымится прохлада, Чернеет громада застывшего бора, И сердцу так больно, и сердце не радо. Недвижный камыш. Не трепещет осока. Глубокая тишь. Безглагольность покоя. Луга убегают далёко-далёко. Во всем утомленье — глухое, немое. Войди на закате, как в свежие волны, В прохладную глушь деревенского сада,— Деревья так сумрачно-странно-безмолвны, И сердцу так грустно, и сердце не радо. Как будто душа о желанном просила, И сделали ей незаслуженно больно. И сердце простило, но сердце застыло, И плачет, и плачет, и плачет невольно.

1900

К славянам

Славяне, вам светлая слава — За то, что вы сердцем открыты, Веселым младенчеством нрава С природой весеннею слиты. К любому легко подойдете, С любым вы смеетесь как с братом, И всё, что чужого возьмете, Вы топите в море богатом. Враждуя с врагом поневоле, Сейчас помириться готовы, Но если на бранном вы поле — Вы тверды и молча суровы. И снова мечтой расцвечаясь, Вы — где-то, забывши об узком, И светят созвездья, качаясь, В сознании польском и русском. Звеня, разбиваются цепи, Шумит, зеленея, дубрава, Славянские души — как степи, Славяне, вам светлая слава!

К рабочему

Рабочий, странно мне с тобою говорить: По виду я — другой. О, верь мне, лишь по виду. В фабричном грохоте свою ты крутишь нить, Я в нить свою, мой брат, вкручу твою обиду. Оторван, как и ты, от тишины полей, Которая душе казалася могильной, Я в шумном городе, среди чужих людей, Не раз изнемогал в работе непосильной. Я был как бы чужой в своей родной семье, Меж торгашами слов я был чужой бесспорно. По морю вольному я плыл в своей ладье — И море ширилось безбрежно, кругозорно. Мне думать радостно, что прадеды мои Блуждали по морям на Севере туманном. В моей душе всегда поют, журчат ручьи, Растут, чтоб в море впасть в стремленьи необманном. В болотных низостях ликующих мещан Тоскует вольный дух, безумствует, мятётся. Но тот — отмеченный, кто помнит океан, Освобожденья ждет — и бури он дождётся. Она скорей пришла, чем я бы думать мог, Ты встал — и грянул гром, все вышли из преддверья. На перекрестке всех скрестившихся дорог Лишь к одному тебе я чувствую доверье. Я знаю, что в тебе стальная воля есть,— Недаром ты стоишь близ пламени и стали. Ты в судьбах Родины сумел слова прочесть, Которых мудрые, читая, не видали. Я знаю, можешь ты соткать красиво ткань, Раз что задумаешь — так выполнишь, что надо. Ты мирных пробудил, ты трупу молвил: «Встань»,— Труп — жив, идут борцы, встает, растет громада. Кругами мощными растет водоворот, Напрасны лепеты, напрасны вопли страха,— Теперь уж он в себя всё, что кругом, вберет, Осуществит себя всей силою размаха.

1905

Наш царь

Наш царь — Мукден^{295}, наш царь — Цусима^{296}, Наш царь — кровавое пятно, Зловонье пороха и дыма, В котором разуму — темно. Наш царь — убожество слепое, Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел, Царь-висельник, тем низкий вдвое, Что обещал, но дать не смел. Он трус, он чувствует с запинкой, Но будет, — час расплаты ждет. Кто начал царствовать Ходынкой^{297}, Тот кончит, встав на эшафот.