И будет вечен вольный труд

1847

«Те же все унылые картины…»

Те же все унылые картины, Те же все унылые места: Черный лес да белые равнины, По селеньям голь и нищета. А кругом все будто стоном стонет… И вопрос тоскливый' сердце жмет: Лес ли то со стоном сосны клонит, Или вьюга твой мне стон несет, Изнемогший в вековом томленьи, Искушенный в вековом терпеньи, Мой родной, несчастный мой народ?

1861

«Смело, друзья! Не теряйте…»

Смело, друзья! Не теряйте Бодрость в неравном бою, Родину-мать защищайте, Честь и свободу свою! Пусть нас по тюрьмам сажают, Пусть нас пытают огнем, Пусть в рудники посылают, Пусть мы все казни пройдем! Если погибнуть придется В тюрьмах и шахтах сырых,— Дело, друзья, отзовется На поколеньях живых. Стонет и тяжко вздыхает Бедный забитый народ; Руки он к нам простирает, Нас он на помощь зовет. Час обновленья настанет — Воли добьется народ, Добрым нас словом помянет, К нам на могилу придет. Если погибнуть придется В тюрьмах и шахтах сырых,— Дело, друзья, отзовется На поколеньях живых.

1861

Савва Яковлевич Дерунов {271}

1830(?)-1909

Думы пахаря

Каплет дождичек, брызжет кругом, Облака потемнели, сбегаются, Из них грянул раскатами гром, Небеса полосой растворяются. В поле пахарь на лошадь кричит, Она встала в бороздке, усталая; Пахарь поднял косулю, стучит, На лице грусть-забота немалая. «Ну, родная», — лошадку махнул, Пошла лошадь вперед, закачалася, Пахарь молвил, глубоко вздохнул: «Что за горе за жизнь навязалася. Сколько силы работай, положь — Прибыль к осени выйдет бросовая, И сбивайся с копейки на грош. Не поймешь, что за жизнь бестолковая! Отчего же такое житье Мужик терпит и с ним не справляется, Неисходное горе свое Разрешить, извести не старается? Иль незнанье всему голова, Или люди?» Гроза разразилася, Принагнулась с цветами трава, Под дождем полегла, наклонилася.

1872

Иван Ефимович Тарусин {272}

1834–1885

Невзгода

У стола пустого Праздничной порою Думает крестьянин Думу сам с собою. Думает он думу Про лихую долю, Что нужды и горя Натерпелся вволю. Поедом заела Мужика невзгода, И бедняк не видит Из нее исхода. Первое — с женою Доля не клеится; Делает, что хочет, Мужа не боится. Не рачит о доме, Бросила трудиться; На уме лишь только Как бы нарядиться. Как бы в хороводе Павою пройтися, А изба, хозяйство — Всё хоть провалися. А второе — в лето Хлеб не уродился, Хоть не хуже прочих В поле он трудился… Третье ж — срок подушным, Староста тревожит; Просто отовсюду Злое горе гложет. Занял у соседа Хлеб в зерне к посевам, А отдать не в силах; Тот стращает гневом. Уведет, вишь, лошадь, Сам хоть в воз впрягайся; За неверность слову На себя и кайся… У стола пустого Долго сам с собою Думал горемыка, Как тут быть с бедою.

1872

Дмитрий Дмитриевич Минаев {273}

1836–1889

«В стихах и в прозе, меньший брат…»

В стихах и в прозе, меньший брат, Мы о судьбе твоей кричали; О, в честь тебе каких тирад Мы в кабинетах не слагали! А там, среди убогих хат, За лямкой, в темном сеновале, Все те же жалобы звучат И песни, полные печали. Все та же бедность мужиков; Все так же в лютые морозы, В глухую ночь, под вой волков, Полями тянутся обозы… Терпенье то же, те же слезы… Хлеб не растет от нашей прозы, Не дешевеет от стихов.

1870

Сон великана

В степи, на кургане склонясь, Спит старый, седой великан; Спит старый, седой великан, И стаями птицы, кружась, Глядят с высоты на курган. В кольчуге, в стальном шишаке Он спит, в мертвый сон погружен; Он спит, в мертвый сон погружен, Меч стиснув в железной руке, Сыпучим песком занесен. Он долгие годы проспал, В недвижности самой могуч; В недвижности самой могуч, Он бурь над собой не слыхал, Не жег его солнечный луч. Над ним разрасталась трава, Песком занесен он до плеч; Песком занесен он до плеч, И только одна голова Осталась открытой да меч. Сном скованный много веков, Однажды раскрыл он глаза; Однажды раскрыл он глаза, И в них, как во тьме облаков, Казалось, сверкнула гроза. Казалось, один поворот — И вспрянет опять великан; И вспрянет опять, великан, Насевшую землю стряхнет, Покинет песчаный курган. Дохнул он и — дрогнула степь, Неведомых звуков полна; Неведомых звуков полна… Как будто рассыпалась цепь Волшебного долгого сна. Но вежды сомкнулись опять И — спит великан прежним сном; И спит великан прежним сном, И снова его засыпать Стал ветер сыпучим песком.

Начало 1873

Пейзаж

Грустная картина: Степь да небеса, Голая равнина, Чахлые леса. Десятиной скудной Тащится мужик, За работой трудной Над сохой поник. С мужика пот льется, Слез и крови пот, Лошадь чуть плетется, Солнце в темя жжет.  Вот лихая тройка Усача промчит, Он на труд твой только Тупо поглядит. И чужая повесть, Вечный труд и гнет — Дремлющую совесть В нем не шевельнет.

Николай Александрович Добролюбов

1856–1861

«Синее небо, зеленое поле…»

Синее небо, зеленое поле… В белой рубахе с сохой селянин… Он размышляет о выданной воле,— Здесь, на просторе, с природой один. Знаю я — труд ему весел и сладок… Что же? Смягчилась земля пред сохой? Сил стало больше у тощих лошадок? Иль не печет его солнечный зной? Нет, его поле по-прежнему в кочках, Лошади — клячи, и солнце печет… Но уже зрит он в таинственных почках Воли грядущей живительный плод…

1861

«Милый друг, я умираю…»

Милый друг, я умираю Оттого, что был я честен; Но зато родному краю Верно буду я известен. Милый друг, я умираю, Но спокоен я душою… И тебя благословляю: Шествуй тою же стезею.

1861

Константин Константинович Случевский

1837–1904

«Полдневный час. Жара гнетет дыханье…»

Полдневный час. Жара гнетет дыханье; Глядишь прищурясь — блеск глаза слезит, И над землею воздух, в колебанье, Мигает быстро, будто бы кипит; И тени нет. Повсюду искры, блестки; Трава слегла, до корня прожжена. В ушах шумит, как будто слышны всплески, Как будто где-то подле бьет волна… Ужасный час! Везде оцепененье: Жмет лист к ветвям нагретая верба, Укрылся зверь, затем, что жжет движенье, По щелям спят, приткнувшись, ястреба. А в поле труд… Обычной чередою Идет косьба; хлеба не будут ждать! Но это время названо страдою, Другого слова нет его назвать… Кто испытал огонь такого неба, Тот без труда раз навсегда поймет, Зачем игру и шутку с крошкой хлеба За тяжкий грех считает наш народ!

«Какие здесь всему великие размеры…»

Какие здесь всему великие размеры! Вот хоть бы лов классической трески! На крепкой бечеве, верст в пять иль больше меры, Что ни аршин, навешаны крючки; Насквозь проколота, на каждом рыбка бьется… Пять верст страданий! Это ль не длина! Порою бечева китом, белугой рвется — Тогда страдать артель ловцов должна. В морозный вихрь и снег, — а это ль не напасти? — Не день, не два, с терпеньем без границ Артель в морской волне распутывает снасти, Сбивая лед с промерзлых рукавиц. И завтра то же, вновь…. В дому помору хуже: Тут, как и в море, вечно сир и нищ, Живет он впроголодь, а спит во тьме и стуже На гнойных нарах мрачных становищ.